Вера - Алиса Клима
Комитет собирался три раза в неделю в кабинете Ларионова, и они подолгу обсуждали все вопросы. Поскольку Комитет был самообразованным органом, урки не возражали против вовлечения в него Клавки, так как это не считалось пособничеством администрации, а, наоборот, способом ее «прессовать». Роль Клавки сводилась к лоббированию практических вопросов. Лариса и Инесса Биссер искали компромиссы, а Ирина отвечала за общую стратегию.
Ларионов сам не заметил, как тоже втянулся в предприятие, хотя изначально согласился создать Комитет, чтобы приручить Ирину. Страсть, с которой эти люди относились к своему делу, вызывала в нем восхищение и неподдельный интерес. Обсуждения все чаще заканчивались задушевными разговорами и философствованиями, и Ларионов видел, что ничто не могло заглушить тягу людей к творчеству, к жизни, к реализации своих идей – даже голод, изоляция и смерти.
Когда они обсуждали, где проводить мероприятие, поначалу было решено ограничиться бараком. Но масштабы идей предполагали нечто большее.
– А если достроить актовый зал в клубе? – вдруг предложила Клавка. – А что? Снимем людей с делянки на неделю и такое там забубеним!
Ларионов приподнял брови.
– Клава, ты так скоро начальником лагеря станешь, – заметил он с улыбкой.
Все стыдливо засмеялись, но молчали, принимая шутку Ларионова за несогласие.
– А ведь она права, Григорий Александрович, – осмелилась сказать Ирина. – Нас на зоне много. Вместо того чтобы ночами туфту в столовой гнать, надо зал восстановить. И с делянки никого снимать не надо.
– И как я это объясню? – спросил Ларионов, втайне обескураженный тем, как скоро Ирина овладела местной терминологией и методами выживания.
– Да просто, Григорий Александрович! – оживилась Клавка. – У нас же на зоне предусмотрена политчасть. Вы с нами должны проводить политработу! А где ее проводить? Актовый зал заброшен. Гражданка Губина не выполняет свои обязанности…
– Ладно, Клава, ты не зарывайся, – сказал серьезно Ларионов, но глаза его поблескивали. – Я подумаю. Может, вы и правы. Посадил я вас на шею. А все начиналось с одного карандаша и листа бумаги. Впрочем, многие громкие дела именно с этого и начинались.
– Эх, Григорий Александрович! – Клавка спрыгнула со стола. – Да вы же – золотой мужик! Мы вас любим, да нас много, а вы – один!
Женщины стыдливо улыбались смелости Клавки. Ларионов заметил, что Ирина светилась радостью. После собрания засобирались в барак.
– Ирина, задержись, – вдруг сказал он.
– Вы позволите нам поднять актовый зал? – спросила она, оставшись.
– Ты хочешь этого?
– При чем тут я?! Ну что вы, ради бога, говорите банальные вещи! Ведь вы – не Губа! – ответила Ирина, не стараясь скрыть раздражение. – А разве вы этого не хотите? Посмотрите на Клаву. Раньше она только рассказывала про свои воровские уловки. А теперь целый день готовится, хочет петь. У нее голос хороший. А Инесса Павловна ей помогает. Разве вы не видите, как дело меняет людей?
Ларионов подошел к ней близко.
– Вижу, – сказал он вкрадчиво. – Я вижу, как заблестели твои глазки.
Ирина смутилась. Она не любила оставаться с ним наедине. Когда они были среди народа, Ирина чувствовала дистанцию и безопасность, но, оставаясь с Ларионовым вдвоем, не знала, что говорить и как держать себя, и замыкалась. И ее более всего возмущало и обижало то, что он вел себя так пошло в минуты обсуждения важных и сущностных вещей. Ее злило то, что он не может видеть в женщинах равных себе, уважать их и не вплетать каждый раз в их разговоры свои гнусные намеки.
– Все чураешься меня? – спросил он осторожно. – Никак не привыкнешь?
– Я все время у вас на виду, что же еще? – нетерпеливо сказала Ирина, не зная, что ответить. – Вы странный человек, – не выдержала она. – С вашими умом и способностями вы пускаетесь в эти ничтожные разговоры про ничтожные желания! – брякнула она и отшатнулась, ожидая оплеухи.
Ларионов приоткрыл рот, словно оторопев от ее слов, и вдруг опустил голову, интенсивно блуждая глазами по полу.
– Вы очень хотите этот актовый зал? – спросил он.
– Конечно.
– Он ваш, – сказал он сухо. – И вот еще что, – добавил он вдогонку, – не смей думать, что я один из этих болванов, что лапает вас на делянке! То, что мне действительно хочется, я присваиваю без сомнений. И тебе придется мириться с моими прихотями – говорить с тобой в любое время и так, как я того желаю!
Ирина выдохнула и бросилась вон из его избы в смятении. Чего он ждал от нее?! Хотел удовлетворить свои амбиции? Ведь он встречался с Анисьей, они были любовниками. А с ней он заигрывал из азарта, как кот с мышонком.
Эти мысли приносили ей боль. Ее оскорбляло его легковесное ко всему отношение, его пренебрежение женщинами, потребительство и безразличие к ее человеческим принципам. Он вроде бы ничего не предлагал ей, не трогал, но Ирина чувствовала, что он следит за ней, как хищник, готовый в любой момент шарахнуть лапой с когтями и притянуть к себе безвольную игрушку. И все это из праздного любопытства и желания подчинить ее. Как он ошибался в ней! И как горько, что он такой. И как гадко слышать от него эти противные слова в духе самодержца.
Ирина бежала через плац, и ярость на свое бессилие раздирала ее. Ей хотелось бить его лицо – бить, бить, бить! – до крови на губах, до слез в его наглых глазах, до боли в его холодной груди. Она испытывала напряжение всех своих мышц и кулаков, готовых сейчас физически терзать, ломать и громить все, попадающееся на пути.
Ирина, совершенно впав в аффект, с неведомой силой опрокинула огромную бочку у барака со страшным и диким рыком взбудораженного первобытного инстинкта. А потом колотила в ворота барака, пока оттуда не выскочила Балаян-Загурская и не втащила ее, опасливо озираясь, внутрь.
Вскоре после этого дня Федосья попросила Ирину протереть пыль с книг на полках в кабинете Ларионова. Книг было не так много, но она с интересом изучала его вкус. Она не обращала внимания на политическую литературу, но среди сакрального советского «хлама» было истинное сокровище. Она с любопытством подметила, что он читал Достоевского и Гоголя, нашла томики Блока, Чехова и фолианты Толстого. Поверх этих левитов Ирина увидела маленькую затертую книжку. Это был Тютчев. Она, помедлив, открыла томик, и, увидев написанное корявым почерком посвящение, захлопнула.
В этот момент в кабинет вошел Ларионов. Ирина поспешно вернула Тютчева на место и, поздоровавшись, стала быстро протирать пыль – слишком энергично,
