Симона Вилар - Замок на скале
– Дьявол, и еще раз дьявол! Это не моя лошадь! Ральф, что здесь происходит?
Ральф развел руками и указал на проводника. Тот пояснил:
– Герцог Олбэни велел предоставить вам именно этих лошадей. Ваши испанские кони долго не выдержат в этакую вьюгу, да еще по бездорожью. Маленькие геллоуэйские лошадки лучше годятся для такого пути, а герцог Олбэни обещал вернуть вам ваших лошадей, едва только представится возможность.
Генри не очень в это поверил. Олбэни давно зарился на его рыжего испанского жеребца, однако герцог не стал спорить, а покорно взгромоздился на бурую косматую лошаденку. Раненая нога болела, и при каждом движении из раны выступала кровь. К тому же кровила и рана на руке. Бэкингему было не до того, чтобы прикидывать, как нелепо выглядит его рослая фигура на кургузой лошадке.
Под косыми струями снега, завивающимися в жгуты, они пересекли двор и, предъявив грамоту, приказали стражникам пропустить их за ворота. Здесь дорога сразу пошла под уклон. В стороне мелькнула кипящая вода озера, и герцогу, кутающемуся в плащ, показалось невероятным, что оно до сих пор не замерзло.
Они миновали селение у холма, где даже собаки, попрятавшись от холода, не лаяли. Брезжил рассвет, но нигде не было ни огонька. Люди после Рождественской ночи не торопились браться за привычные дела и старались подольше оставаться в тепле постелей. На повороте дороги герцог оглянулся через плечо на исчезающую в сумраке громаду замка Линлитгоу и невольно пробормотал слова благодарственной молитвы.
Вскоре он понял, что Олбэни был прав, посадив их на этих лохматых лошадок. Взрывая мускулистыми ногами снег, они бежали и бежали, словно не зная усталости, зато сам Генри чувствовал себя все хуже и хуже. Он терял все больше крови и слабел. Когда они снова проезжали через какое-то селение, он окликнул проводника и сказал, что ему необходима перевязка. Шотландец что-то ответил, но ветер унес его слова, и они продолжали в прежнем темпе вести счет милям. Генри почел унизительным для своего достоинства вновь обращаться с просьбой к слуге.
С рассветом ветер немного утих, но снег сыпал по-прежнему, застилая все вокруг пухлой белой пеленой. Генри пребывал в тумане от усталости и боли и не замечал, как и куда они едут, предоставив своей лошади бежать, как ей хотелось. Но, когда наконец близ какого-то монастыря они сделали привал, герцог почувствовал, что не может сойти с седла.
В воздухе плавал колокольный звон, повсюду виднелись укутанные до самых глаз фигурки людей, направлявшихся к торжественной заутрене. Вблизи жилья витали запахи праздничных блюд, но герцог так ослабел, что даже мысль о еде ему претила. Опираясь на плечо Баннастера, он вошел под своды монастырской прихожей, где в камине пылал огонь и было так тепло и тихо, что это место казалось сущим раем. Откуда-то долетало пение монахов, на скамье в углу жались нищие в отрепьях, которых монахи приютили на время ненастья. Нищие с жадностью подчищали миски с бобами и беконом, которыми побаловали их в это праздничное утро святые отцы.
Баннастер бережно усадил своего господина поближе к очагу, проводник же отправился искать брата-лекаря. И герцог, и его оруженосец молчали, ибо шотландец сказал, что их выговор тотчас выдаст их с головой.
Вскоре появился монах-врачеватель. Он осторожно разрезал набухшую от крови штанину герцога и запричитал, качая выбритой головой:
– Господи, прости своих грешных чад, ибо творят бесчинства даже в праздник светлого Рождества!
Генри молчал. Его лихорадило, и вновь начало нестерпимо ломить виски. После того как монах тщательно обработал и зашил рану на ноге и перебинтовал руку, он на какое-то время почувствовал себя совсем разбитым. Казалось немыслимым, что опять придется сесть в седло и продолжать путь. Брат-прислужник принес им поесть, проводник и Ральф с жадностью набросились на пищу. Генри же едва заставил себя проглотить несколько кусков. Зато он выпил много теплого вина с корицей, это несколько приободрило его, и он попросил еще.
Монах внимательно вгляделся:
– Вы, я вижу, англичанин, сын мой?
Генри кивнул. Не было смысла отрицать, и он лишь пожал плечами под осуждающим взглядом проводника.
Весь остаток дня они двигались без остановок. Проводник твердил, что теперь люди Дугласа непременно проведают, по какому пути они направились, и будет лучше, если беглецы успеют оказаться как можно дальше. Генри кивнул, хотя и не понимал, как их смогут отыскать, ведь они ускакали уже так далеко. К тому же он вновь стал чувствовать себя скверно: навалилась слабость, его лихорадило, дыхание обжигало огнем, а когда он кашлял, в груди ворочалась боль.
Снег все валил. У Генри кружилась голова от нескончаемого круговорота метели, и он предпочел не смотреть по сторонам. Опустив капюшон на лицо, он глядел в одну точку – между ушей своей неутомимой лошадки. Все кости ломило, в спине покалывало, а грудь жгло огнем. Раненая нога онемела, и он с трудом правил конем одной рукой. Ральф Баннастер несколько раз оглядывался.
– Что с вами, милорд? Вы все время отстаете. Но Генри отвечал, что он немного утомлен, ни за что не желая признаться, что почти готов свалиться на дорогу.
Видя состояние своего патрона, Ральф хотел было сделать привал, но проводник заявил, что, согласно указаниям милорда Олбэни, они должны ехать непрерывно, пока не достигнут границы.
Снегопад не прекращался. Дорогу замело, и порой лошади проваливались по брюхо. Их путь теперь лежал среди покрытых снегом Мурфутских холмов, и они то оказывались в защищенном от ветра узком ущелье, то вновь поднимались на облизанные ветрами вершины. Когда им встречались заставы на дорогах, стражники нехотя покидали свои теплые сторожки, где пылал огонь и слышались звуки волынки, чтобы взглянуть, кто едет, и принять у путников дорожную пошлину.
Селения, через которые они проезжали, были пустынны, и, хотя колокола звонили по-праздничному, не было обычной шумной толпы гуляк, мальчишки не забрасывали путников снежками и не брели к церкви процессии со святыми реликвиями. Стылый ветер и снег разогнали всех по домам. Лишь метель да демоны владели миром в этот день светлого Рождества Христова. Сквозь заиндевевшие оконца слабо мерцали огоньки, и если где-то и было веселье, то лишь в корчмах и придорожных трактирах, откуда неслись взрывы хохота, гнусавые звуки рожков и волынок да мерный топот деревенских башмаков. Порой за пеленой снега проступали силуэты башен замков, но проводник распорядился объезжать их стороной, и они, словно призраки, вскоре исчезали из виду. Путников окружала тишина, нарушаемая лишь отдаленным боем колоколов да волчьим воем, когда они спускались в безлюдные долины среди болот.
