Её Сиятельство Графиня - Лика Вериор
Нетерпеливо вскрыла, вчиталась. Каждое следующее слово вселяло в меня надежду, что злой вавиловский рок — существует, но вовсе не по мою душу. Хотя, может, и моя кончина не за горами?..
— Что-то хорошее?
— Ты и представить не можешь, — хохотнула нервно. Письмо полетело в камин, но я тут же об этом пожалела. Надо было перечитать — я не могла поверить своему счастью! — но голодное пламя уже насквозь проело бумагу. — Дай Бог, скоро овдовею, — решила боле не томить старика бессмысленным ожиданием.
— Дай бог! — выдохнул Тихон.
Стало неловко — не гоже радоваться смертям. Пробормотала:
— Господи прости…
— Простит, ваше сиятельство. Господь, не иначе как по милости своей, желает освободить вас от богомерзкого принужденного союза. Но что же подкосило барина?
— Не посмею сказать, — хоть и близок мне Тихон, но я уважаю его старшинство, а потому в жизни не произнесу вслух, что Фёдор захворал, прелюбодействуя. Так и отчитались: «Захворал на бабе, поначалу скрывали, но барин совсем плох — уже прибыл батюшка на соборование. Бабу высекли, её, поди, тоже отпевать скоро.»
Господи, не накажи меня чудесным Фёдоровым исцелением. Аминь.
Узнать бы скорее, кого Мирюхин, дай Бог ему здоровья, в поместье шпионить подослал — больно смешно бывает читать эти грубые на язык послания. Человек, видно, обладает писательским талантом, да и умениями не дюжими — как только графские конверты стащил? Или он при поместье на хорошей должности? Надо бы узнать…
Оставшаяся дорога заиграла новыми красками. Отныне путь мой был не под венец, сердце чувствовало — а может то была проказница-надежда, желая обречь меня на немыслимое разочарование, — Фёдор не оклемается, а значит, всё будет иначе, нежели я, обливая слезами подушку, представляла.
Дышать стало легче. Ещё неясно, каковым будет решение новоиспечённого императора. Род прервётся, но оставят ли это на самотёк, или придумают выдать меня за согласного взять женовью фамилию? Знать не могу, но отныне так просто не соглашусь с вершением своей судьбы. Однажды можно уступить, но не боле, иначе из человека становишься чьей-то ладьёй. Ну а до пешки им меня — уж точно — не унизить.
Из писем общественного деятеля К. Д. Кавелина княгине Елене Павловне:
«…Въ Тверской губерніи случилось мнѣ встрѣтиться съ молодой графиней Вавиловой, и встрѣча эта принесла мнѣ немыслимое наслажденіе, какъ и нашъ короткій, но содержательный разговоръ о положеніи крѣпостныхъ въ упомянутой мѣстности. Эта прекрасная госпожа имѣла случай наградить вниманіемъ мои «записки», кои вамъ, ваше императорское высочество, хорошо извѣстны. Подняли вопросъ вольноотпущенныхъ, и я не преминулъ упомянуть Полтавскую губернію и о вашемъ съ г. Милютинымъ планѣ по отпущенію крестьянъ. Идея эта была графинѣ знакома, что меня вовсе уже не удивило, и далѣе имѣлъ я честь выслушать её свѣтлѣйшіе размышленія по дѣлу. Смѣю предположить, что тѣ же размышленія заинтересуютъ и васъ, драгоцѣннѣйшая, и возьму на себя смѣлость высказать свое мнѣніе, что юная графиня имѣетъ схожій съ вами складъ ума. Дражайше жду нашей встрѣчи и надѣюсь на вашъ интересъ къ данной особѣ и скорѣйшемъ нашемъ общемъ собраніи въ Кружкѣ…»[1]
Глава 4
Мне снились горы — родные, изумрудные. Они лишь месяц в году серели полностью, но обычно — едва на верхушках. Кто жил повыше, те всегда ходили в овечьих шкурах, а те, что пониже — наслаждались прелестями южной жизни: обыкновенно спокойное море, медовые персики и гранат с сочными драгоценными каменьями внутри, от сока которых потом не отмыться.
Ох и ругаться же будет Дуся, опять извозилась!..
Всадник. Не наш — не военный, — стать другая, силуэт, совсем иной — даже издалека видно. И конь его — зверь, истинное существо, длинноногий, но крепкий, дикий, как и хозяин.
Горец.
Хотела было спрятаться за камнем, но любопытство охватило — осталась стоять на месте. Точно ведь заметит меня.
А если убьёт? Зарежет саблей, прямо как сторожевые рассказывали. Говорят, кровожадные, никого не щадят, совсем другие — нелюди.
Но вот же — человек. Две руки да ноги. Голова — рыжая, на солнце — словно медь.
Он подъезжал всё ближе, очевидна мне стала и зелень глаз и молодой, несмотря на густую бороду, возраст.
— Ты чего тут одна ходишь?
И говорит на нашем! Это так удивило, что вопрос пролетел мимо ушей.
— Девочка, потерялась?
— Не потерялась! Гуляю, — подбоченилась.
— Где твои старшие?
— Нет у меня никаких старших — я сама по себе! — ещё чего, старшие!
— Не ври! — он спешился. — Из дома сбежала?
— Не сбегала! Говорю же — гуляю!
— Тебе сколько? Лет десять? Ваши одни не ходят!
— Так и ваши! — передразнила. С возрастом он точно попал.
— Опасно тут — змеи, волки. Кто угодно с леса спуститься может.
— Горцы, — кивнула.
— Да уж мы-то тебе не враги, — он прищурился. — Видно «воспитание». Крадёте у нас, но мы же и монстры… А ты — домой. Иначе с собой заберу, — угроза сработала плохо — я с интересом разглядывала кинжал у него на поясе. — Уходи!
— Сам уходи.
— Уйду, только вот тебя тут не оставлю — потом спать не смогу… — он покачал головой. — Ты из того белого дома? Что у берега?
— Допустим.
— Иди, я прослежу, — он влез на лошадь. — Отсюда видно твой путь. Иди!
Горец смотрел на меня строго, его конь, казалось, — тоже.
— Пойду, — я вытащила их кармана кусок граната и сгрызла часть передними зубами. Вон, на кинжале камушки — прямо как мой гранат.
Горец тяжело вдохнул, почесал бороду и вдруг отстегнул кинжал вместе с ножнами. Ему он был словно бы и не по руке — маленький, с кисть длинной. Ногти он им, что ли, срезает?
— Бери, — протянул мне. — Старшим не показывай.
Без вопросов взяла — а то вдруг передумает?
— Не покажу.
— Спрячь. Там, где никто не найдёт. Ясно? Уверен, у такой непослушной девочки имеется не одни тайник.
— Имеется, — не стала вдаваться в подробности. Конечно, сомнительно, что именно этот горец придёт в усадьбу грабить мои сокровища, но чем чёрт не шутит?
— А если всё же увидят старшие — скажи, что нашла. Не нужны нам ваши люди в аулах… хватает и без того.
— Откуда ты знаешь русский?
— Мы говорим на многих языках, и ваш — самый ненужный.
Стало даже обидно, решила похвастаться:
— А я французский учу!
— Ага… Проиграли, а в дома ваши всё равно влезли — исподтишка, прелестями подкупили, — он поморщился. — Лицемеры…
Ничего не поняла, только плечами пожала. Я бы этот французский и не учила вовсе, но папенька обязывает. Жаль, конечно…
— Иди,
