Любовь & Война - Мелисса де ла Круз
Но если суд признает сделку недействительной, тогда, по их же собственной логике, заем миссис Чайлдресс обнулится, что, по крайней мере, освободит ее от долгов. А если он сможет рассчитать стоимость украденного эля и перегонного оборудования, то сможет добыть для нее еще и немного наличных, что поможет ей удержать свой бизнес на плаву и избежать долговой тюрьмы. Но заставить Континентальную армию заплатить лоялистке за то, что можно приравнять к военным трофеям, определенно, будет непростой задачей и к тому же лишит Алекса большего количества друзей, чем он сможет на этом приобрести. Это было далеко не идеальное первое дело для начинающего адвоката.
Он посмотрел на миссис Чайлдресс, которая, в свою очередь, смотрела на него тревожным взглядом. Едва он собрался что-то сказать, как она перебила его.
– Я знаю, что в этой войне вы с моим мужем сражались на разных сторонах, – заговорила она. – Я знаю, что вы служили с самим генералом Вашингтоном, знаю, что отличились в битве под Монмутом, где погиб мой Джонатан, а также под Йорктауном. Но я также слышала, что вы неистово и красноречиво отстаиваете идею примирения и даже решаетесь оспорить законы, которые наказывают тех из нас, кто встал не на ту сторону. Я не особо разбираюсь в том, как все устроено в нашем мире, но точно знаю, что только такой человек, как вы – известный патриот и герой войны, – имеет хоть какой-то шанс убедить американский суд в том, что со мной поступили несправедливо. Честность велит мне признаться, что заплатить вам я смогу только если вы выиграете мое дело. – Еще одна робкая улыбка озарила ее лицо, позволяя увидеть в ней ту яркую, жизнерадостную женщину, которой она была, прежде чем война разбила ее жизнь на части. – Однако я могу предложить вам столько пива, сколько вы сможете выпить.
Даже отвечая, Алекс продолжал гадать, не совершает ли он огромную ошибку.
– Так уж случилось, – произнес он с теплой улыбкой, – что я весьма неплохо отношусь к пиву.
15. Сестринские узы, часть первая
Городской особняк Гамильтонов
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Январь 1784 года
Тем временем через неделю или две после того, как Алекс заполучил своего первого клиента, однажды днем Элиза стояла посреди столовой, придирчиво изучая серебряные сервировочные блюда, выставленные в шкафу из орехового дерева. Сотейник на четырех ногах со сложной откидной крышкой – достаточно большой для четырех цыплят, двух гусей или индейки – занял центр полки, расположенной на уровне глаз, с обеих сторон окруженный четырехрожковыми канделябрами производства самого Пола Ревира. На полке под ним огромный овальный поднос стоял на боку, закрепленный на резной подставке из слоновой кости, для того чтобы было лучше видно причудливо выгравированную на дне картину, на которой были изображены «Угодья» во всем своем блеске и замечательной детальности, вплоть до оконных панелей и раствора между кирпичами.
С одной стороны от подноса стояло блюдо для тортов на ножке, а другая была занята супницей среднего размера, которая, будучи такой же круглой, как и блюдо, имела четыре ножки и поэтому нарушала симметричность расстановки. Была еще пара больших фарфоровых сервировочных блюд, изготовленных на знаменитой фарфоровой фабрике Боу, но Элиза скептически относилась к смешиванию серебра и фарфора, к тому же рисунок темно-бордового цвета на фарфоре был хорошо виден только в ярком солнечном свете – не самое подходящее освещение для званого ужина. Не то чтобы она планировала устроить званый ужин, конечно.
За последний месяц Алекс столько времени провел в конторе, что запланировать подобное мероприятие было весьма сложно. Им не удавалось даже поужинать вдвоем, поскольку он частенько возвращался домой слишком поздно. А она слишком много времени проводила в одиночестве, отсюда десятиминутное созерцание этого пестрого собрания фарфора и серебра. Когда они жили в «Угодьях» и Алекс отправлялся на работу или на войну, рядом с ней оставалась ее семья. Но здесь, в Нью-Йорке, она была сама по себе, а количество комбинаций расстановки блюд было ограниченным.
Элиза пребывала в уверенности, что, стоит им обзавестись собственным домом, они станут проводить больше времени вместе, но, поскольку Алекс был поглощен работой, выходило совсем наоборот. В первый раз за всю свою жизнь она страдала от одиночества. Без сестер постарше, все время поддразнивающих ее, без малышей, бегающих вокруг, без ворчащей матушки ее жизнь казалась теперь пустой. Она понимала, что Алекс так много работает ради них – ради их будущего, – но ей ужасно хотелось, чтобы он хоть иногда приходил домой пораньше. Он уже отдал первые годы их брака войне, а теперь, похоже, собирался отдать следующие работе.
Она воспрянула духом при мысли, что хоть рядом с ней и нет ее семьи, но они могли бы завести в Нью-Йорке друзей. Алекс с восторгом отнесся к идее званого ужина, припомнив проходившие в узком кругу, но от этого не менее оживленные собрания в доме Роберта Ливингстона сразу после его приезда в Соединенные Штаты, а также многочисленные приемы в «Угодьях». «Хотя твоей матери, похоже, больше по душе балы, а не званые ужины», – пошутил он.
В общем, Элиза хотела, чтобы, если (а точнее, когда) они начнут принимать гостей, дом выглядел великолепно, вот потому-то сейчас она разглядывала выставку в шкафу и раздумывала, не пойти ли на радикальные изменения, убрав все серебро и заменив его расписным фарфором. Ее родители подарили им множество разномастных предметов посуды, каждый из которых был хорош по-своему. К тому же они с Алексом со времени своего прибытия в Нью-Йорк тоже успели приобрести несколько довольно любопытных вещей, включая пресловутый сервиз королевского Дерби, который был куплен в день прощания с генералом Вашингтоном. Ни один из них не сочетался с остальными, но вместе они могли произвести впечатление коллекции, копившейся долгое время, а не скопления остатков, чем, по сути, и являлись. Это будет немного богемно и, весьма вероятно, эксцентрично, но, в конце концов, они с Алексом были молоды и не обязаны были украшать столовую, как пара помешанных на традициях стариков.
– Стоит попробовать, –
