Патриция Мэтьюз - Мстительное сердце
Бал продолжался, веселье не утихало. Ханна танцевала, не обращая внимания на убийственные взгляды большинства женщин. Она выпила много вина. То и дело выходила подышать свежим воздухом и взять что-нибудь со стола. Обычно при этом ее сопровождал молодой галантный кавалер, осыпающий ее комплиментами, а также не жалеющий острот, по его мнению, отменных. Большинство этих мужчин казались ей скучными. Выходили подышать воздухом вместе с ней только одинокие мужчины; женатые, как она поняла, не осмеливались на это. Вернер заметил, что она довольно часто выходит из залы, но ничего не сказал, только ласково улыбнулся.
В какой-то момент они встретились в холле, и он спросил:
– Вам весело, дорогая?
– Мне все очень нравится. Я чувствую себя принцессой. – Она медленно и ласково провела пальцами по его щеке. – Бал чудесный. Благодарю вас за все.
– Уже поздно, – сказал он и на этот раз серьезно и испытующе посмотрел ей в глаза. – Бал продлится всю ночь. Но гости ожидают, что мы уйдем раньше. Мы стали мужем и женой. Им покажется странным, если мы этого переделаем.
– Как скажете, дорогой, – прошептала она. – Теперь я ваша.
Он подошел к ней, когда пробило полночь. Глаза его потускнели, и он не очень твердо стоял на ногах. Судя по тому, что поначалу Малкольм не прикасался к вину, он много выпил за последний час.
Ханна не понимала причины этого. Может быть, он боится того, что должно произойти в спальне? Помня Стрича и пьяного пирата, она развеселилась при мысли о человеке, который робеет оттого, что должен уложить ее в свою постель. И в то же время она ощутила нежность к Вернеру.
– Пора нам удалиться, дорогая, – проговорил он невнятно.
– Я готова, Малкольм.
Проходя сквозь толпу гостей к лестнице, Ханна ожидала услышать какие-либо игривые замечания. Однако гости хранили странное молчание. Ханна знала, о чем они думают. О том, что этот человек кладет в свою постель девушку, которая годится ему во внучки. Она обернулась и взяла Вернера за руку, не обращая внимания на уставившихся на них гостей. Даже музыканты на какое-то время прекратили игру, и при полном молчании тишина показалась почти жуткой.
Но едва они вошли в комнату Вернера, Ханна услышала, что музыка вновь грянула. Одеяло на постели было откинуто, на маленьком столике стояли бутылка вина, два стакана и две зажженные свечи.
Вернер, который по-прежнему пребывал в странно нервном состоянии, сразу же подошел к столику.
– Стакан вина, дорогая? Чтобы завершить вечер?
– Нет, я не буду, милый. Я слишком много выпила – голова и так кружится.
Он уже держал бутылку в руках и готовился налить вино. Но, услышав слова Ханны, остановился и посмотрел на нее.
– Возможно, вы правы. – Он поставил бутылку на прежнее место и наклонился, чтобы задуть свечи.
Это немного удивило Ханну. Возможно, Вернер считает неприличным, чтобы муж и жена раздевались друг перед другом при свете? Пожав плечами, она быстро разделась, бросив одежду у ног. Потом пробралась к кровати и улеглась.
Она лежала в полудреме и прислушивалась к шороху одежды, сбрасываемой Малкольмом. Ей казалось, что он раздевается необычно долго.
Наконец она услышала, как он приближается. Он лег, и кровать заскрипела под его тяжестью.
Он протянул к Ханне руки. Но едва его пальцы прикоснулись к ее нагому телу, он резко отдернул их, словно ошпарился.
– Как, Ханна, вы голая?
– А разве это неправильно? – спросила она смущенно.
– Но я… видите ли. Марта… она всегда была в ночной рубашке. – И тут же добавил поспешно: – Не поймите, что я не одобряю этого. Не существует на свете причин, по которым вы не должны быть…
Ханна протянула руку и коснулась его.
– Малкольм, а вы в рубашке?
– Да, в рубашке, – неуверенно отозвался Вернер. – Вы хотите, чтобы я снял ее?
– Да!
Вдруг он засмеялся; никогда еще она не слышала такого веселого смеха.
– Ей-богу, вы правы!
Он принялся стягивать с себя рубашку, и кровать затряслась. Потом он подкатился к ней, уже обнаженный. Ханна напряглась, ожидая, что теперь он ляжет на нее.
Но вместо этого Малкольм принялся ласкать Ханну, с нежностью изучая тело легкими, как перышко, прикосновениями. Он нежно целовал груди, соски, и Ханна чувствовала, что ее тело отвечает на его поцелуи, – соски набухали, расцветали, затвердевали. Вернер продолжал гладить и целовать ее, и некая теплота медленно охватывала Ханну. Тепло превратилось в сладкую боль. И желание…
Ханна сама не знала, чего желала.
Малкольм поцеловал ее в губы. Уста раскрылись ему навстречу, их дыхание смешалось. Тело ее само отвечало ему, а плоть трепетала там, где он к ней прикасался.
В голове у нее шумело, снизу доносилась музыка, слегка приглушенная этим шумом и казавшаяся восхитительным дополнением к его ласкам.
Она никогда еще не испытывала ничего подобного. Неужели это должно происходить вот так? Неужели после того ужаса, который она пережила со Стричем, теперь все будет хорошо?
Этот вопрос недолго занимал ее. Все мысли потонули в ощущениях, которые вызвал в ней Малкольм.
Его нежные ласки продолжались долго. Ханна раскинулась в вызывающей позе, охваченная розовой дымкой наслаждения, которое накатывало на нее, как волны. Ей казалось, что ее тело теперь живет своей собственной жизнью, что оно ждет, когда наслаждение достигнет пика.
Потом она почувствовала, что Малкольм зашевелился, склоняясь над ней. Он овладел ею осторожно, медленно, и наслаждение Ханны стало еще сильнее.
Вдруг Вернер задышал хрипло, часто и неглубоко; он задвигался быстрее; потом, издав гортанный звук, содрогнулся и обмяк.
Через мгновение он прикоснулся губами к ее губам.
– Я люблю вас, дорогая Ханна. Теперь я знаю, что никогда не пожалею, что женился на вас.
Он лег на спину и вскоре уже крепко спал, тихонько похрапывая.
Ханна лежала неподвижно, несколько разочарованная. Так это – оно? И всегда будет так? Тело ее лихорадило. Сладкая боль не унималась, она только ослабела, но Ханна чувствовала какое-то смутное неудовлетворение, какую-то тоску, и ее не покидало ощущение неполноты.
Теперь она окончательно пришла в себя и поняла, что не сможет уснуть. Она тихонько встала, нащупала в темноте пеньюар и подошла к стулу, стоящему у окна. Оттуда было слышно музыку и голоса веселящихся гостей.
Вдруг ей отчаянно захотелось одеться и сойти вниз, на бал. Однако рассудок взял верх. Этого делать нельзя. Гости решат, что она нарушила приличия, а Малкольм будет опозорен.
Мысли ее блуждали, и она в какой-то момент с удивлением поняла, что думает о другом мужчине – о высоком, изящном человеке с большой черной бородой и свирепым, но насмешливым взглядом черных глаз. О пирате по прозвищу Танцор.
