Соня Мармен - Река надежды

Вояжеры часто брали в жены индианок, и эти союзы представителей разных культур зачастую длились так же долго, как и браки между белыми. Сейчас, держа в объятиях незнакомку, Александер как никогда остро ощутил бремя своего одиночества, потребность во взаимной любви. Изабель суждено было стать воспоминанием. Ему же нужно жить, думать о себе и своем будущем. Внезапно он ощутил новую вспышку надежды, желание иметь семью и детей. Может, Микваникве дождется его возвращения следующим летом?

Молодая женщина легонько толкнула его в грудь, и он лег спиной на циновку.

– Omaa zhingishinin…

Он снова ничего не понял. Алгонкинский, как и другие индейские наречия, европейцу освоить было нелегко – уж слишком он отличался от их родного языка. Александер в этом пока не преуспел, но сейчас это было неважно. Изобретательный рот, теплый и влажный, казалось, решил подарить ему все мыслимые удовольствия, возбуждая уже одним лишь прикосновением. Александер стиснул зубы, чтобы не застонать. Запустив пальцы в шелковистые черные волосы женщины, он взмолился Kije-Manito[81]. Микваникве разговаривала с ним на вечном языке, понять который было божественно легко…

Туман сна рассеялся, и Александера буквально оглушил поток звуков. Больше всего это было похоже на кудахтанье кур на заднем дворе. Шум болью отозвался в голове. Он обхватил голову руками и перевернулся на спину. Мало-помалу вспомнились события вечера: плохая водка, Микваникве, ее глаза и руки, ее губы… Они занимались любовью всю ночь. Вспомнилось, как проснулась маленькая Отемин и мать стала ее укачивать, напевая колыбельную. Потом они тихонько вышли из вигвама, выпили остатки водки и там же, под соснами, возобновили свои забавы.

– Господи! An donas ort, Alasdar!

Он уронил отяжелевшие руки на циновку. Неизвестно почему, но он чувствовал себя виноватым. Так было каждый раз, когда он просыпался после бурной ночи… И каждый раз его первая мысль была об Изабель. Подаренный ею нательный крестик, который он никогда не снимал, вдавился в кожу, напоминая о той, кого он поклялся любить всю жизнь. Изабель была и всегда будет его единственной женой. Остальные – не более чем случайные возлюбленные, мимолетное увлечение… Напрасно он убеждал себя, что думать так – глупость, что Изабель никогда к нему не вернется, что нужно окончательно изгнать ее из своего сердца. Тщетные усилия…

Ища у женщин любви, Александер ловил себя на ощущении, что он берет больше, чем отдает. Его потребность в любви была ненасытной, и он жадно и эгоистично принимал нежность и ласки, которые ему дарили. Когда же в его жизни не было женщины, Александер бросал себе вызов, намечал цель, чтобы ощутить, что он живет на самом деле и что ему есть ради чего жить, хотя больше хотелось, чтобы было ради кого… С Изабель все было по-другому. Жаль, что судьба не дала ему времени полностью осознать свою новую потребность…

Он с трудом открыл глаза. Занимался блеклый пасмурный день. Он терпеть не мог утро – первые несколько часов в начале дня, когда особенно остро чувствовал себя одиноким. Но дождливая погода, даже самая промозглая, ему, наоборот, нравилась. В такие дни пелена дождя отделяла его от остального мира и жизнь, казалось, начинала течь со скоростью улитки. Этим утром он улиткой себя и чувствовал – скользкой, вялой и противной. Он снова закрыл глаза и решил вообще ни о чем не думать.

Через некоторое время надоедливая мушка села ему на лицо. Когда не осталось сил терпеть, Александер резко сел и замахал руками. Он окончательно проснулся и ощутил сильную головную боль. Обхватив голову руками, он успел увидеть два маленьких черных глаза, светившихся лукавством, и белозубую улыбку.

– Boozhoo!

– Boozhoo! Ты – Отемин?

Девочка протянула ручку и снова пощекотала его гусиным пером.

– Отемин! – подтвердила она и засмеялась.

Снова послышалось квохтанье кур. Полотнище приоткрылось, и в вигвам вошли женщины с корзинами. Микваникве поставила свою рядом с Александером и встала перед ним на колени. Длинная, гладко заплетенная коса лежала у нее на груди, которую она прикрыла многочисленными ожерельями. От нее едва слышно пахло папоротником. Этот запах напомнил Александеру их безумную ночь. Микваникве дала дочке кусок лепешки, а другой протянула Александеру вместе с миской смешанного с черникой вареного дикого риса.

– Pakwejigan?

– Нет, спасибо, – проговорил Александер, морщась. Есть ему совсем не хотелось.

Микваникве улыбнулась, поцеловала его в щеку и сняла с подпорки, одной из многих, на которых держалось хрупкое сооружение, большую флягу и протянула ему.

– Nibiiwe![82]

– Nibi – это вода?

– Да, вода!

Она снова ему улыбнулась, и это согрело Александеру сердце.

Присущая Микваникве простота пришлась ему по сердцу. Шотландец подумал даже, что жить с ней будет приятно и он сможет забыть о прошлом… Он принял флягу, положил ее на пол, приподнялся на коленях и своими большими ладонями обхватил лицо молодой женщины.

– Микваникве, завтра я ухожу! Вернусь весной, когда прилетят гуси.

Она прижала ладошки к его рукам и закрыла глаза. Лицо ее светилось радостью.

– Я ничего не могу тебе обещать. Но если ты хочешь, то по возвращении я научу тебя своему языку и мы сможем смотреть вместе, как луны и солнца рождаются в Waban Aki[83], чтобы властвовать над землями Anishnabek[84].

– Miinange… Miinange… Да!

Дождь быстро кончился, и еще до полудня сквозь тучи выглянуло солнце. Чтобы укрепить свой союз с Микваникве, Александер на закате положил у ее ног тушу молодого оленя. Молодая женщина разделила с ним вечернюю трапезу, а потом и циновку. То была их последняя ночь.

Едва стало рассветать, Голландец приказал собираться. Вещи погрузили в каноэ, и гребцы разобрали весла, приготовившись к отплытию. Те, кто успел подружиться, обнимались и желали уезжавшим удачи и счастливого пути. Мунро с Александером тоже обнялись и обменялись парой слов. Обоих переполняли эмоции. Правда, утешительно было думать, что расстаются они ненадолго – всего-то на несколько месяцев.

Струйки белого дыма поднимались к небу, по которому плыли облака-барашки. В деревне, притулившейся к ограде фактории, было тихо. Из-за бревенчатых крыш виднелись верхушки вигвамов. Александер обвел взглядом индианок, собравшихся на берегу перед оградой. Микваникве тоже была здесь. Она стояла, прижимая к себе Отемин. Он улыбнулся и направился к молодой женщине. Глаза у нее были красные, однако она вернула ему улыбку. Он взял ее руки и поцеловал.