В СССР геев не было! - Ванда Лаванда
Ярослав повернулся на бок и положил руку поперек груди Михаила, который лежал на спине и смотрел в потолок, продолжая хмуриться.
– Иногда я совсем не понимаю тебя, – печально вздохнул Слава, придвигаясь ближе к Мише. – Конечно, они не знают, что сейчас ты моя семья. Но, вообще-то, ты всегда был частью нашей семьи.
– Крестный отец и родной – совсем не одно и тоже, Слава.
Михаил повернулся лицом к окну, отворачиваясь от Ярослава. Он потянул на себя одеяло, собираясь укутаться в него, как в защитный кокон. Вот только они давно уже спали под одним одеялом. Поэтому Ярослав не собирался сдаваться без боя: спать всю ночь не укрытым, при этом с открытым на проветривание окном – для мерзляка Славы было бы испытанием. Мужчина вцепился в край ткани и уверенно дернул одеяло обратно, да так, что Михаил повернулся обратно на спину, с выражением злого удивления на лице.
– Совсем уже? С дуба рухнул?!
– Это ты тут собирался превратить меня в сосульку, отобрав единственный источник тепла!
– Я думал, что я твой источник тепла, – уже спокойнее сказал Михаил, расправляя скомканное одеяло.
– Так а я о чем? Если бы ты окуклился тут, то кто бы меня грел?
Легкий непринужденный смех был явным признаком того, что буря под названием «недовольный и злой Михаил Гайдук» миновала. Однако нужно было все же прояснить один важный момент, а для этого придется вернуться к предыдущей теме. И как бы Ярославу не хотелось отложить все выяснения до утра, он обязан был это сделать.
– Так ты пойдешь завтра со мной на выписку?
– Господи, Ярослав Александрович, – Михаил, кажется, даже скрипнул зубами. – Ты и твои многочисленные отпрыски сведут меня с ума!
– Кажется, раньше ты не был против…
– Я был против, Смирнитский! Я очень даже как был против, чтобы быть им крестным, если ты не помнишь. Я даже не христианин!
Это было правдой. Да и в то время, если честно, мало кто был христианином. Вообще-то, Ярослав Александрович и сам не был крещен, но с верующей женой иногда ходил в церковь.
– Сначала Женя, потом Дима и Ира, – Михаил смотрел любимому в глаза, а сам зашибал пальцы, считая: – А затем твои дети стали плодиться: Максим, Мила, Коля, Даша!
– Не груби! – с обидой в голосе сказал Ярослав, подтянулся и сел на кровати, опираясь спиной на стену. – Не говори того, чего не думаешь на самом деле. Я знаю, тебя беспокоит что-то другое, а вовсе не количество моих наследников! Кроме того, я прекрасно знаю, как ты любишь моих детей и внуков, особенно Иру и Милу…
– Но они не мои дети, Слава! – вздохнул Михаил и сел рядом с любимым.
Был еще не очень поздний вечер, но за окном было темно, а комнату освещал приятный желтый свет от лампы, дарящий ощущение уюта и какой-то защищенности.
Как ни странно, но Ярославу даже нравились такие редкие камерные ссоры: без оскорблений и игры в молчанку. Они просто эмоционально делились своими переживаниями. Ещё у Михаила был удобный шаблон поведения во время скандала, в отличие от Анны. Всегда, когда он злился или хотел нарочно обидеть, он использовал имя и отчество, а еще лучше фамилию. Но когда он выражал свои искренние чувства, то только имя – Слава – в его исполнении звучало, словно мягкая патока.
После пары минут в тишине, Ярослав собрался с мыслями и спросил:
– Ты хочешь своих детей? Или ты снова ревнуешь к Анне? Или ты хочешь, чтобы мои дети относились к тебе, как к родному отцу?
– Не знаю. Возможно, ничего из этого. Возможно, все вместе… – задумчиво ответил Михаил. – Нет одной универсальной причины, по которой я до сих пор иногда чувствую себя чужим на твоем празднике жизни. Наверное, в первую очередь мне грустно из-за того, что я столько лет был за бортом этого счастья.
– Но ты не был! – Слава закашлялся и потянулся, чтобы укрыть ноги одеялом. – Ты всегда был с нашей семьей. Миша, ты им правда, как второй отец. Ты же знаешь, насколько я тебе благодарен за то, что согласился стать крестным моим детям?
– Ну, тебе бы не мешало иногда мне напоминать о том, насколько я классный и незаменимый, – еще немного печально, но гораздо спокойнее сказал Михаил и обнял мужчину за плечи.
***
1978 г., весна
Ни Ярослав, ни Анна не знали, что у них будет мальчик до самого его рождения. Но знали, что в любом случае первенца назовут Женя (Евгений или Евгения, в зависимости от пола). Аня обожала это имя.
Евгений, первый сын Ярослава Александровича, родился восемнадцатого марта, в аномально холодный день ранней весны, когда еще, конечно, не сошел снег. Михаил был вместе с другом, когда тот в первый раз пришел под окна родильного дома, чтобы посмотреть на сына. По мнению Гайдука, в окно третьего этажа за плохо вымытыми стеклами было ничего не видно, но Смирнитский все равно сиял от счастья.
Теперь он отец!
Михаил был лучшим другом семьи Ярослава. Он приходил на их праздники, дарил подарки, проводил время со Славой и Анной вместе. Да и о пополнении в семействе узнал одним из первых, где-то полгода назад. И он понимал, что теперь многое изменится. Ведь одно дело семья без детей, вольная распоряжаться своим свободным временем по собственному усмотрению. А другое дело, когда в семье появляется младенец, и этого самого свободного времени не остается вовсе. Все эти пелёнки, стирка и глажка, кормление по часам, затем ясли, и далее-далее-далее… Михаил уже был готов к тому, что он не будет видеться с Ярославом, по меньшей мере год, а то и больше. Но какого же было его удивление, когда он оказался запряженным в эту семейную телегу странным третьим колесом (или четвертым, если считать маленького Женю).
Прошло чуть меньше месяца с рождения сына, когда Анна попросила Михаила, чтобы он стал крестным отцом. Она хотела сообщить своим родителям и близким родственникам о своем выборе крестных на смотринах, которые должны были состояться восемнадцатого апреля. Поэтому и огорошила свой просьбой Михаила заранее.
– Я хочу покрестить Женечку в полгода, хотя Славочка считает, что лучше в год, – сказала Аня, качая малыша на руках.
Женя не был любителем спать самостоятельно. Стоило его положить в чудесную маленькую кроватку, как начинался ужасный по громкости плач. Михаил даже думал, что Евгений самый громкий младенец
