Вера - Алиса Клима
– Только недолго, – согласилась Алина Аркадьевна.
– Мама, – подошла к ней Кира, пока Ларионов усаживал Веру впереди себя, – вы разрешили Вере кататься вот так с Ларионовым? Вы ее беспредельно балуете.
Алина Аркадьевна смотрела на Веру, прикрыв ладонью глаза от солнца.
– Ах, Кирочка, Григорий Александрович имеет серьезные намерения, и он – достойный человек.
Кира села на ступеньки.
– Я думала, он более благоразумный. И потом, она не может сейчас выйти замуж, – рассудительно сказала Кира. – Ей надо окончить школу.
– Он хочет ждать, – сказала Алина Аркадьевна и зашла в дом.
Вера сидела впереди Ларионова и чувствовала блаженство и уверенность. Она знала, что с ним ей никогда не будет страшно. Он катал ее по полям, потом учил, как правильно самой держаться в седле. Он был так красив, сидя верхом и полностью владея конем. Он собирал ей цветы, а она читала стихи. Он процитировал ей несколько строк из Тютчева. Вера была счастлива. Она чувствовала в Ларионове много талантов и испытывала гордость за него. Ей нравилось, что ему было чуждо притворство и что, будучи простым в обращении с людьми, он не был прост внутренне, ей было с ним интересно, она была увлечена его натурой. И, конечно, охвачена страстью.
Вечером они играли на гитаре и пели. Подушкин ушел спать раньше всех, и никто, казалось, не думал о том, что завтра всем возвращаться в Москву. На даче сложилась та атмосфера, из которой не хотелось никому выходить. Чувство, вспыхнувшее внезапно между Ларионовым и Верой, наполняло все вокруг энергией жизни.
– Машины приедут в половине одиннадцатого, – сказал вдруг Краснопольский и продолжил играть в шахматы с Дмитрием Анатольевичем.
В воздухе повисла тишина. Ларионов поднялся, чтобы отнести в комнату гитару. Через минуту он уже стремглав сбежал с крыльца и бросился прямиком на задний двор. Алеша кинулся за ним, и тут же возвратился бледный как полотно.
– Подушкин повесился! – закричал он и умчал обратно.
В доме поднялся страшный гам. Все бежали уже к сараю, толкаясь и одновременно хватая друг друга.
Подушкин лежал на земле, Алеша и Ларионов склонились над ним.
– Живой! – крикнул Алеша. – Дышит!
Вера бросилась к ним.
– Женя! Женя! – кричала она и обнимала его и целовала его лицо. – Я люблю тебя, Женя! Как же можно?! Что же это?!
Она вытащила из его руки записку, которую он забыл оставить и взял по рассеянности с собой.
– «В моей смерти прошу винить Ларионова», – прошептала она.
Она выронила бумажку и отскочила. С ней началась истерика. Мать хватала Веру, но та выворачивалась.
– Женя, Женечка! Прости меня! Прости! Я люблю тебя! За что?! Уйдите! – закричала она в лицо Ларионову. – Все! Все!
– Вера, замолчи! – Мать ударила Веру со всей силы по лицу, чего никогда в жизни не делала, и тут же стала ее целовать.
Ларионов побелел и вышел из сарая. Алеша бросился за ним.
– Гриша! Стой! Он был не в себе! И Вера! Он ее друг с детства! Я не понимаю, что на него нашло…
Ларионов не оборачивался на зов Алеши и шел к дому. Он вернулся в Алешину комнату, где были его вещи, надел гимнастерку, подпоясался ремнем и схватил армейский мешок. Алеша взял его за руку.
– Гриша, не делай глупости! Вера была безотчетна.
– Ты слышал, что она сказала, и ты видел, что он написал, – сказал с сухой яростью Ларионов.
– Подушкин потерял рассудок! Но ты же взрослый человек.
– Вера сама не знает, чего желает! – вскричал вдруг Ларионов и со всей силы швырнул старый венский стул так, что тот разлетелся вдребезги. – Она целовала его вчера на чердаке! А он видел нас ночью вместе…
– Я ровным счетом ничего не понимаю! – не выдержал Алеша. – Она не отдавала отчета…
– Я ухожу, – сказал Ларионов спокойно.
– Гриша, ты сейчас не можешь здраво рассуждать, – пытался возразить Алеша. – С горячей головой нельзя решать…
– Тогда мне надо остыть, – ответил Ларионов. – Но здесь это теперь невозможно.
Он обнял Алешу, и Алеша видел слезы в глазах Ларионова.
– Может, еще свидимся. Прости, – сказал он и вышел из комнаты.
Подушкина уже уложили на веранде, и все вились вокруг него. Дмитрий Анатольевич проводил осмотр. Вера тоже была рядом и держала его за руку. Ларионов остановился на мгновение, бросил на нее взгляд, но она даже не смотрела в его сторону. Он вышел из дома.
Алеша подошел к Вере. Лицо его было сурово.
– Вера, Ларионов уходит.
Вера сначала не поняла его слов, но потом вдруг бросилась из дома. Она бежала за Ларионовым через газон и звала его, но он не останавливался. Потом он все же остановился и развернулся к ней.
Вера стояла, окутанная туманом, босиком на траве.
– Я уезжаю, Вера, – сказал он, не приближаясь к ней. – Я больше так не могу.
– Вы не должны уезжать! – Вера дрожала.
– Простите, я не могу больше ничего сказать сейчас. Я не в себе. Я боюсь кого-нибудь убить.
Он повернулся и пошел по траве к калитке, оставляя Веру позади.
– Не уезжайте! – закричала она. – Не уезжайте…
Но он уехал. И больше они не виделись никогда. Ему казалось, что Вера не любила его, и после попытки самоубийства Подушкина он не мог больше вернуться в их дом. Ларионов считал, что теперь, после записки Подушкина, все винили в случившемся только его. Он был одинок и страдал один. Несколько раз он порывался написать Вере, но в отчаянии рвал бумагу.
Ларионов уехал в Среднюю Азию и участвовал там в военных операциях. Он даже хотел, чтобы его убило в бою, но пуля не любит тех, кто ее не страшится. Его ранило в грудь в одной из спецопераций, и он лечился в пульмонологическом госпитале, а потом жил в доме родителей ташкентского товарища, восстанавливаясь. Ларионов мог поехать в Москву, но остался в Средней Азии. Жизнь его была невыносима. Он не понимал, что ему делать. Ларионов то старался забыть о Вере и пускался во все тяжкие, то ежечасно думал о ней. Он чувствовал, что без нее душа его стала снова умирать.
Все закончилось, когда однажды он получил письмо от Подушкина. Подушкин, испытывая не меньшие страдания от того, что произошло тогда на даче, разыскал его по военным каналам. В письме Подушкин просил его приехать до зимы в дом Веры на Сретенском. Он писал, что Вера много страдала после его отъезда, и теперь, в день девятнадцатилетия, сообщила, что выходит в декабре замуж за некоего Павла (профессора, читавшего в
