Невероятный сезон - Ивз Розалин
– Не понимаю, почему ты должен это делать, если беспокоишься об отце. У Калли есть… – «Я», – подумала Талия и спохватилась. – У Калли есть Грация и наша тетя, к которым она может обратиться, если понадобится. С нами все будет в порядке, если тебе нужно вернуться домой. Калли не может ждать, что ты станешь постоянно ухаживать за ней, как если бы… – «Как если бы вы любили друг друга».
– Я хочу поступать с ней правильно, даже если наша помолвка не совсем обычна.
Танец отдалил их друг от друга.
– Но? – спросила Талия, когда они снова сошлись.
– Но мой отец – раздражительный старик, который воспринимает боль как слабость и не признается, что нуждается во мне, даже если не может самостоятельно добраться из спальни в уборную. – Адам смущенно посмотрел на нее. – Прошу прощения.
– Мы слишком долго были друзьями, чтобы меня смутили твои слова об уборной, – сказала Талия. – Разве у него нет человека, который помогал бы ему?
– Да, но он не может делать все, что требуется, если отец нездоров.
– Если это поможет, тебе следует вернуться домой. Мы освободим тебя на пару дней.
Адам кивнул, на его лице отразилось облегчение.
– Ты права, спасибо. Думаю, что вообразил себе лишнего. Ты присмотришь за Калли?
– Я могу попробовать, но сомневаюсь, что она хочет, чтобы я присматривала за ней, – призналась Талия. Они по-настоящему не разговаривали с тех пор, как обменялись гневными репликами после посещения музея. Дни, предшествовавшие балу, заполняла такая суета, что было легко избегать друг друга.
Шаги танца разделили их, на некоторое время соединив с новыми партнерами, прежде чем снова свести вместе.
– Тебе следует помириться с ней, – сказал Адам, продолжая их разговор с того места, на котором они остановились. – Эта отчужденность ранит вас обеих.
– Будешь ли ты так же откровенен со своими прихожанами? – спросила Талия.
– Только с теми, кого хочу видеть счастливыми, – ответил он. – Почему ты с ней не поговорила?
– Я пыталась… и все закончилось ссорой. – «Лицемерка», – так назвала ее Калли.
Адам слегка улыбнулся.
– Дай угадаю… ты почувствовала прилив великодушия и пошла к Калли, чтобы простить ее, а она бросила прощение тебе в лицо?
Когда он увидел выражение Талии, его улыбка стала шире.
– Я знаю тебя большую часть жизни. Знаю, как меняется твое настроение. – Он вздохнул. – Калли не хочет твоего прощения, Талия. Она хочет, чтобы ты извинилась.
– О, – сказала Талия, обдумывая это. – Она и от тебя ждет того же?
– Возможно. – Адам снова вздохнул.
– Стало бы проще, если бы мы обе не были такими упрямыми, – призналась Талия. – Мы унаследовали это от мамы.
Свет отразился от очков Адама, когда он посмотрел на нее.
– Калли не упрямая… она добрая и щедрая до невозможности.
Талия рассмеялась.
– И ты утверждаешь, что знаешь нас! Калли упряма как железный прут, спрятанный в пуховой перине. Мягкая и податливая по большей части, пока не доберешься до сердцевины, и тогда ее невозможно сломить. Она не проявляет такой силы воли, когда дело касается только ее самой.
Если бы это было не так, они, возможно, не оказались бы в столь затруднительном положении.
Адам посмотрел на нее слегка испуганно.
«Боже», – подумала Талия. Может, у них с Калли была какая-то надежда.
Помимо танца и беседы с Адамом, только время, проведенное с Джеймсом, показалось ей стоящей частью вечера. Они кружились в элегантных па «Аллеманды», взявшись за руки, соединив их над головой и поворачивая друг друга в танце. Они кружились так, что могла заболеть голова, но Талия скорее наслаждалась ощущением того, что комната расплывается перед ней, чтобы остановиться, когда в фокусе оказывалось лицо Джеймса. Каждый раз он улыбался ей, и каждый раз внутри нее все трепетало.
Они говорили обо всем и ни о чем в те моменты танца, которые соединяли их: о поэзии и философии, о том, как странно проходит время в обществе, будто растягиваясь, а время с близкими по духу пролетает незаметно.
– И пока танцуешь? – спросила Талия.
– С вами – быстрее всего, – сказал Джеймс, улыбаясь ей сверху вниз.
Последовало еще несколько танцев, которые едва ли стоили внимания, хотя Талии выпало танцевать с мистером Левесоном, и она нашла его на удивление разговорчивым, несмотря на его устрашающую репутацию.
Ко времени, когда Джеймс подошел, чтобы пригласить ее на танец перед ужином, Талию уже тошнило от толпы и бального зала.
– Здесь так душно. Можем мы прогуляться по террасе? – Она хотела побеседовать, а не обмениваться фразами, улавливаемыми поверх музыки, а еще подумала, что, возможно, готова поделиться с ним своими стихами.
– Мы все пропустим, – сказал Джеймс. – И люди могут заметить.
– Пусть, – ответила Талия, и он рассмеялся.
Поздний мартовский вечер бодрил после духоты бального зала, и, пока они прогуливались по террасе, Талия поймала себя на том, что жалеет о забытой в зале шали. Сквозь окна они видели, как танцоры выстраиваются в последнем танце. В затемненном пространстве между окнами Джеймс остановился и повернулся к ней. Он взял ее за руки и склонил к ней лицо. Хотя ее пульс участился от восторга, Талия отступила на шаг. Пока не потеряла силу воли.
– У меня есть кое-что, чем хочу с вами поделиться, – сказала она.
– Поцелуй? Я скорее надеялся на это.
Она покачала головой.
– Не поцелуй… стихи. Мои. – Читать свои стихи казалось чем-то более интимным, чем прикосновения Джеймса в музее, чем поцелуй, который он надеялся разделить с ней. – Я не со многими делилась ими.
– Я польщен, – сказал он.
Талия не думала, что Джеймсу понравится ее любимое стихотворение о том, что общество ожидает от молодых леди скорее красоты, чем ума, поэтому начала с того, что написала пару недель назад: о ее тяге к путешествиям, к приключениям, в которых часто отказывают молодым женщинам.
Талия прочитала четыре коротких четверостишья, она декламировала все быстрее, борясь с ощущением, что напрасно тратит время слушателя. Закончив, она затаила дыхание, ожидая ответа, сердце бешено колотилось в груди. Холод напомнил о себе, и она задрожала.
– Вам холодно, – сказал Джеймс, притягивая ее ближе, пока она не оказалась в кольце его рук.
Она прильнула к нему, позволяя себе быть окутанной его теплом. Она ощущала близость Джеймса во время танца: его спокойствие, надежность, – но сейчас все казалось иначе, возможно, потому что эти объятия были другими или потому, что они остались одни. Ее нервы почти болезненно напряглись.
– Что вы думаете о моем стихотворении? – спросила Талия, когда ее дрожь утихла.
– Есть несколько прекрасных образов. Но я бы не ожидал меньшего от вашего утонченного ума.
Джеймс поцеловал ее в висок, и по ее телу пробежал электрический разряд, мешая думать.
– Вы опьяняете, мисс Обри… вы, ваш ум, ваши слова. Могу ли называть вас Талией?
Ее имя было тем, что предназначалось для самых близких друзей, семьи… и любовников.
– Да, – сказала она, также пробуя его имя, – Джеймс.
Оно звучало иначе, чем в ее мыслях, даже более интимно. Джеймс крепче прижал ее к себе, и она растаяла в его объятиях, ее руки скользнули по мускулам его груди, ощутимым сквозь тонкую ткань фрака. Ни мама, ни тетя Гармония не одобрили бы того, как близко они стояли, но Талию это не волновало. Джеймс был теплым и настоящим, и ей хотелось раствориться в этом моменте. Чтобы оставаться в своем теле, а не среди мечущихся в разуме мыслей.
– Талия, – сказал Джеймс, его голос был низким от эмоций, и внутри у нее вспыхнули искры.
Она подняла глаза, и он прижался губами к ее. Сначала слегка, как в музее. Затем прикосновение стало более твердым. Он поцеловал ее сжатые губы, а потом – между ними, дразня языком. Когда она открыла рот, ахнув, он скользнул в него языком, и что-то расплавленное разлилось у нее внутри. Искры на кончиках пальцев превратились в огонь, пробежавший по телу.
