Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей
— Может, заберем свое да вернемся?
— Где же мы найдем наше-то? — развел руками Грек.
— Дак все уже готово, сложено, в людской лежит, — вмешался возница.
— Надо проверить.
— И проверяй, — согласился старшина дружинников.
— Взять имущество? Без хозяина? Сие есть воровство!
Если тиуна и обвиняли во вредности и излишней строгости, то уж в отсутствии честности никто его доселе упрекнуть не мог.
— А ежели хозяева вовсе не появятся?
— Тогда сие есть колдовство, и сам князь должен решать, пойдет ли ему на пользу добро, отмеченное дьявольской печатью?
Дружинники переглянулись. Они были не согласны с тиуном — какая такая печать? Добро — оно и есть добро! В крайности, можно в сани его погрузить да по дороге в церковь заехать. Пусть батюшка освятит!
Но уехали ни с чем. Князь Всеволод встревожился не на шутку. Не потерей дани обеспокоенный, но потерей людей целого селения, своего любимого дворянина! Неужели он Лозе проклятое село отдал?
Князь решил посоветоваться с епископом Лебедяни Нифонтом. Мол, так и так, случилось исчезновение смердов целого села безо всяких следов. Нет ли в том какого дьявольского промысла?
Нифонта случай заинтересовал. Тиуна Грека он не любил, ибо тот пытался всячески урезать монастырские богатства, уверяя, что церковники должны служить богу, а не злату.
Открыто мстить Греку епископ побаивался, но раз случай сам шел к нему в руки… Кстати, и епископ совсем недавно призывал горожан бдить, чтобы дьявол не сбивал их с пути истинного всяческими соблазнами. Так-то Грека упрекнуть было не в чем, но, может, тайный грешок все же есть?
Потому, когда князь собрал пять десятков дружинников, чтобы ехать с ними в Холмы — больше он взять постеснялся, дабы не быть обвиненным в трусости, — во главе его отряда оказался епископ в скромном возке, запряженном одной, но очень ходкой лошадью.
Выехали на рассвете, когда, как известно, силы дьявольские обладают наименьшей силой. Возница епископа, служка в черной рясе, был одет в теплый овчинный тулуп. Сам Нифонт, завернутый в соболью шубу, бережно держал на коленях икону Успенской Божьей Матери в дорогом серебряном окладе.
К тому времени, конечно, все холмчане наружу вылезли, и господин их, Лоза, похвалил за быстроту действий: он сам ещё раз убедился в том, что в убежище им не страшен никакой ворог.
Беспокоило его лишь одно: придется говорить неправду князю Всеволоду, который непременно сам наведается. Но тут шла речь о жизнях многих, и кто знает, как все сложится: чем меньше людей тайну знает, тем больше уверенность, что и не проговорятся.
Самих же холмчан Лоза ещё раз предупредил: молчать! А то приедет епископ, начнет дьяволом пугать, да убежище и засыпать прикажет. А этого селяне никак не могли допустить. Слишком много в это жилище сил вложили, да и полюбили его так, что и под пытками тайны своей не выдали бы!
Навстречу князю и его сопровождающим вышли всем селом, с хлебом-солью, как и положено, и посмеивались про себя удивлению и растерянности приехавших.
На призраков холмчане никак не походили, на больных тоже. Епископу кланялись, крест целовали, как и положено людям богобоязненным. Значит, дьявола здесь не было.
Князя пригласили в господский дом, где быстро накрыли столы, и Лоза, как бы между прочим, поинтересовался у бывшего воспитанника, не случилось ли чего с тиуном?
— Здоров. Что ему сделается? — вроде равнодушно ответил Всеволод, вглядываясь в спокойное, безмятежное лицо Лозы — не скрывает ли чего его дворянин? — Отчего у тебя такой интерес к тиуну?
— За данью не едет. Раньше, говорят, день в день наведывался, а теперь… Может, мне время дает, так я давно готов.
Епископ Нифонт сей разговор слышал и ему порадовался. Враг оказался повергнутым, ибо кто же теперь ему поверит?
Однако же епископ лично обошел Холмы и убедился, что селяне бога чтут, в каждой избе, как положено, икона висит, лампада теплится… Но что же все-таки привиделось Греку?!
А князь тем временем налегал на медовуху, которая у Прозоры вышла на редкость удачной. Всеволод навеселе увлекся пятнадцатилетней челядинкой с красивыми карими глазами и вьющимися волосами по прозвищу Ягодка.
— Ягодка и есть! — ловил её за руку князь, когда девушка в очередной раз доливала ему хмельной напиток.
Налили с поклоном и епископу. Тот выпил, помолчал, да и высказал князю, что хотел:
— Тиун Грек, княже, староват стал.
— Так он же не один был, — попытался защитить управляющего князь.
— Кто знает, какими посулами да уговорами склонил он дружинников к клятвопреступлению, — сурово заметил Нифонт.
— Что же ты, отче, моих дружинников в мздоимстве подозреваешь? вскинулся князь.
— Оно и верно, не пойман, не вор, — согласился епископ. — А только неладное здесь чую. Если чисты духом и помыслами твои люди, тогда сему происшествию лишь одно объяснение есть: тиун Грек знается с нечистым! И наслал на дружинников морок.
— А зачем ему такое понадобилось?
— Сие мне неведомо, но из тиунов его от греха подальше убери.
Всеволод хоть и с великой неохотой, но совету епископа последовал.
Новому тиуну, увы, не хватало дотошности Грека, которая так раздражала княжеских данников.
Лоза одно время пребывал в смятении, ведь из-за него пострадал ни в чем не повинный Грек, но ничего исправить не мог, потому что тогда пришлось бы открывать князю секрет подземного убежища, а этого делать было нельзя!
Глава тридцать первая. Разделяй, и делай, что хочешь!
Как и ожидали, Анастасия родила девочку, которую назвали Ойле. Мама-уруска, правда, говорила на свой лад — Ольга.
Заира не загадывала, кого ей больше хочется: кто будет, тот и будет. Уже сама возможность родить ребенка от любимого мужчины казалась юной булгарке подарком судьбы. Ведь совсем недавно о таком она не могла и мечтать. Родился у неё мальчик, которого назвали Рустам.
Появился он на свет на неделю раньше Ойле, и теперь Анастасия помогала Заире, а уж потом пришедшая в себя Заира помогала ей.
Молодые женщины так привязались друг к другу, казалось, родные сестры не были столь близки.
Сестры сестрами, но Аслан все же в одном из набегов раздобыл шатер алого цвета, принадлежавший какому-то богатому кипчаку — благо, было лето, — и посмеивался в разговоре с Аваджи, что теперь больше не будет слушать его рычанья.
Аваджи сначала обиделся, но потом понял, что Аслан, по природе человек грубоватый, просто шутит, скрывая за этим чувство любви и преданности товарищу, благодаря которому стало возможным счастье Аслана.
Монгольские войска, состоящие из представителей завоеванных племен и самих монголов, перешли границы русских земель и теперь двигались по южным окраинам Руси, потихоньку направляясь на север. Малым ходом следом за войском двигались телеги с добычей, снедью, кормом для лошадей и верблюдов, на которых ехали жены военачальников, татарские муллы, шаманы.
Занятый собственными развлечениями, которые в избытке предоставлял ему Бучек, Тури-хан почти не вспоминал о юз-баши и их женах, то его любимца никак не устраивало. Пока юз-баши ходили рядом, сражались и вели себя так, что вызывали уважение своих нукеров, хан мог вспомнить о них в любую минуту и пожелать иметь рядом с собой.
Потому Бучек и беспокоил хана красочными рассказами о счастливой жизни сотников. Кто бы не разозлился на месте Тури-хана? Богатый, знатный человек не может того, что может чернь — продолжать свой род!
А эти чужеземные девки, которых хан своими руками отдал юз-баши, как назло оказались плодовитыми и, видно, собирались рожать детей каждый год, на зависть хану!
— Что же мне с ними делать? — вырвалось у Тури-хана.
Он уже привык не скрывать свои мысли от Бучека.
— Первым делом, разделить их, — посоветовал тот.
— Юз-баши и жен?
— Нет, самих Аслана и Аваджи. Завтра вы собираетесь послать тысячу джигитов в войско Бату-хану. С одной из сотен пусть пойдет Аваджи.
— А он возьмет с собой жену?
— Не сможет. Войско пойдет быстро. Но Аваджи надо успокоить, что Аслан вполне присмотрит за обеими женщинами. Потом отошлем Аслана. Ненадолго. Но по дороге его убьют. Я знаю одного надежного человека…
— Ты все знаешь! — усмехнулся хан.
— Если и не все, — скромно заметил Бучек, — то человека, который даст хорошие деньги за маленьких, здоровых детей, я точно знаю.
Тури-хан потер руки.
— А уж тогда придется уруске смотреть на меня поласковей, иначе… Ты ведь сможешь научить её покорности?
— Все женщины сделаны одинаково, — Бучек небрежно взмахнул бичом, с которым не расставался. — Среди них встречаются упрямицы, но их хватает лишь до хорошей трепки.
А друзья-побратимы и их жены ничего не знали. То есть, Анастасию одолевали неприятные предчувствия, но она старалась от них отмахиваться. Она ещё не могла поверить в то, что её видения сбываются…
