Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская

В конце аллеи появилась корона хепреш. Фараон ехал с Ашой, и оба наслаждались ликованием народа. Аша правил парой черных коней, а Рамсес вглядывался в толпу, и, когда он меня увидел, я, несмотря на холодный ветер, ощутила странный жар. Фараон Сети простер руки в приветственном жесте, и Рамсес нехотя отвел от меня взгляд. У ступеней храма он сошел с колесницы и поклонился родителям, потом медленно вытащил из ножен меч. Толпа неистово шумела: сейчас Рамсес отдаст меч победителя своей супруге Исет.

Исет ждет величайшая честь. Я изобразила улыбку и тут увидела, что Аша неотрывно смотрит в нашу сторону.

— Кто это? — прошептала Алоли.

— Аша? Главный колесничий фараона.

— Почему он так смотрит?

— Наверное, никогда не видел таких рыжих.

Волосы Алоли пылали ярче, чем у Рамсеса. Сегодня жрица нарядилась в накидку цвета бирюзы, оттенявшую ее голубые глаза, а под накидку надела тунику из тонкого, почти прозрачного полотна. Исет приняла меч, и церемония окончилась. Алоли шагнула вперед, чтобы Аша не потерял ее из виду.

— Напрасно стараешься, — заметила я. — Фараон Сети прозвал его Аша Осторожный.

— Тогда, наверное, ему нужна женщина с характером.

Я рассмеялась, но Алоли и не думала шутить.

— Это мой первый праздник во дворце, и спать я сегодня не собираюсь.

Стоял месяц хойак — слишком холодно пировать под открытым небом. Праздничное пиршество назначили в Большом зале, где всю ночь в жаровнях будут жечь корицу, а тяжелые двери закроют, чтобы не было сквозняков. В тот вечер в зале собралось много воинов; туда привели даже коней Рамсеса, украшенных цветами, но мне в глаза прежде всего бросилось, что на помосте рядом с длинным полированным столом стояли четыре трона и десятка два кресел.

Уосерит проследила за моим взглядом и кивнула.

— Ты давно здесь не была. Рамсес изменил старый обычай: самые высокопоставленные люди теперь тоже сидят на помосте.

— Наверху, на помосте? А почему?

— Не понимаешь? Исет оказалась не такой уж интересной собеседницей. О чем ему с ней изо дня в день говорить? Рамсес посадил за свой стол советников и чужеземных посланников. Придворные сидят внизу, рядом с помостом, а ближайшие друзья, советники и самые важные гости Рамсеса — вместе с ним.

Рамсеса за столом еще не было. Я представила, как он одевается у себя в покоях, снимает доспехи, надевает длинную набедренную повязку, теплую накидку. Он, наверное, снимет высокую и неудобную корону хепреш и наденет голубую с золотом корону немес. А что потом? Заговорит ли он со мной во время обеда? Или он теперь никого не замечает, кроме своей беременной жены?

— Никогда такого не видела, — пробормотала Алоли.

Я и забыла, что она впервые в Большом зале. В каждом углу играли арфы, в теплом воздухе витали ароматы жареного мяса и вина. Женщины надели лучшие украшения, и, когда стемнеет и зажгут светильники, на тяжелых золотых ожерельях засверкают блики огня. В натертых до блеска полах отражались тысячи обутых в сандалии ног — люди ходили, танцевали, незаметно касались друг друга под столами.

Мы пробирались к помосту через переполненный зал, и тут кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулась и увидела Рамсеса: повязка-схенти, вышитая золотыми нитями и расписанная изображениями боевых колесниц, доходила до щиколоток, талию перехватывал широкий ремень, а ниже золотого нагрудного украшения розовел свежий боевой шрам. При виде шрама я чуть не вскрикнула, но Рамсес прижал палец к губам. Я посмотрела на Уосерит, и она немедля взяла Алоли за руку и повела вперед.

Рамсес не мог отвести от меня взгляда.

— Это правда, — шепнул он.

Мы стояли очень близко друг к другу; я могла дотронуться до его скульптурно очерченного лица с мощными челюстями.

— Что — «правда»?

— Ты такая же красивая, какой я тебя запомнил. — У него участилось дыхание. — Быть может, я для тебя просто друг, но в разлуке я только о тебе и думал. Нам нужно было подавлять мятеж, отыскивать в пустыне воду, а я не мог отделаться от мысли о том, что ты решила запереться в храме Хатор. Неферт, — страстно добавил он, — нельзя тебе жить в храме!

Мне хотелось закрыть глаза и укрыться в его объятиях, но за нами наблюдал весь двор.

— Где же мое место, если не в храме?

Я затаила дыхание, ожидая желанного ответа. Рамсес обнял меня и прижался губами к моим губам.

— Твое место — рядом со мной. Будешь моей царицей.

Позабыв обо всех — придворные уже начали пировать, — мы устремились в покои Рамсеса. В его комнате было прибрано, пол, выложенный белыми и голубыми плитами, натерт до блеска. На низеньком столике стопкой лежали клинописные таблички, а на доске для игры в сенет, которой не пользовались, наверное, несколько месяцев, стояли фигурки.

Рамсес запер дверь, взял меня за руку и повел к своему ложу. На миг он остановился и прошептал:

— Желаешь ли ты меня так же, как я тебя?

В ответ я коснулась губами его рта, а потом поцеловала так, как мечтала поцеловать все эти ночи, что он провел в Нубии. Мы упали на расстеленную постель, и празднество в честь победы нас больше не интересовало.

— Неферт… — Рамсес оперся руками на ложе и оказался надо мной.

Я потянулась к нему и провела рукой по его телу — как учила меня Алоли. Рамсес прикрыл глаза, а я легко коснулась пальцем его паха.

— Хочу знать, какой у тебя вкус, — прошептала я.

Он перевернулся на спину, и я стала водить языком по его телу, сначала по бедрам, потом по груди, вокруг незажившего шрама. Рамсес прижал ладони к моей груди, и у меня затвердели соски. Я опустилась ниже, и он застонал.

— Разденься, Неферт, прошу тебя.

Я встала на колени, медленно сняла накидку, потом тунику, парик — и теперь наготу мою прикрывали только волосы.

— Ты еще красивее, чем я думал, — выдохнул Рамсес, и я залилась краской.

Хенуттауи — вот кого я всегда считала красавицей. И Исет. Теперь же, стараясь принять позу, наиболее благоприятную, по словам Алоли, для зачатия, я подумала: «А вдруг я и вправду красива?» Рамсес дышал часто-часто, и, когда я оказалась над ним, он, стремясь проникнуть в меня, рванулся мне навстречу.

Я сотни раз мечтала о том, как буду с Рамсесом, но теперь позабыла все, чему учила меня Алоли. Единственное, что я понимала и чувствовала, — это его тело, прижавшееся к моему, вкус его кожи, и нечто, ранее не испытанное — боль, переходящая в наслаждение. И когда Рамсес полностью излился в меня, я взглянула на простыни. Отныне я не девственница.

В янтарных лучах заката Рамсес гладил мое лицо. Наше полузабытье прервал тяжелый стук в дверь. Мы вскочили и бросились к одеяниям, разбросанным вокруг ложа.