Ожерелье княжны Гальшки - Алесь Мартинович

И в самом деле, тот же голос, несколько виноватый, ответил:

— Доложу княгине.

Промолчал, хотя подобный ответ его задел за живое. Слуга сомневается, впускать ли в замок короля, неоднократно бывавшего здесь. Но вынужден был успокоиться, ведь слуга ни в чем не виноват, выполняет приказ хозяйки. Понимал, что если попытается предъявлять претензии, то может и вовсе уехать ни с чем.

Минуты, проведенные у двери, показались вечностью. Наконец с той стороны послышались шаги. По тому, какими быстрыми и уверенными они были, Сигизмунд уже не сомневался, что Катажина желает его видеть.

Дверь открылась, и молодой слуга вытянулся перед ним:

— Извините, Ваше Величество. Но так приказала княгиня.

Он наклонился и жестом пригласил входить:

— Проходите, пожалуйста.

Ни слова не сказав, Сигизмунд решительно направился туда, где находилась заветная комната, в которой они с княгиней неоднократно встречались. И очень удивился, когда слуга остановил его:

— Не туда, Ваше Величество.

Увидев растерянность короля, уточнил:

— Княгиня, чтобы никто не мешал оставаться наедине с дочерью, выбрала для себя другие покои.

— Понятно, — произнес Сигизмунд, изумившись тому, что вступил в разговор со слугой. Еще подумал: «Не иначе, как от волнения», — но больше ему не сказал ни слова, да и тот молчал, пока не подошли к угловой комнате.

— Сюда, — сказал слуга и, выполнив свою миссию, откланялся.

Сигизмунд нерешительно постучал, но так и не услышал ответ, потому что внезапно заплакал ребенок. Повторять, однако, не стал, открыл дверь.

Катажина, видимо, все же слышала стук. Во всяком случае, его приход ожидала, встала с кровати с девочкой на руках и пошла к нему навстречу.

— Вот и отец появился.

Он так и не понял, было это сказано с укором или все же с радостью, что решил навестить ее. Но успел заметить, что Катажина воодушевлена его приходом. Однако потянулся не к ней, чтобы привычно обнять, ощутив, каким податливым становится при этом ее тело, а к ребенку.

Девочка сначала успокоилась, а потом снова заплакала. Костелецкая, медленно покачивая ребенка на руках, тихо сказала:

— Папа, доченька, пришел, наш папа.

Сигизмунд понял, что княжна на него нисколько не обижается, да и, собственно говоря, на что было обижаться, ведь никогда ей золотых гор не обещал. Девочка, как ни странно, после ее слов замолчала, только внимательно посмотрела на него.

— Прости, — спохватилась она, — я и забыла… — Прими мои искренние соболезнования в связи со смертью… — немного подумала, но не сказала «жены». — В связи со смертью Барбары.

— Все мы смертные, — уклончиво ответил он, и по тому, как это прозвучало, нетрудно было заметить, что об умершей супруге он думает меньше всего.

Костелецкая также об этом догадалась:

— Новую ищешь?

— Зачем ты так?

— А затем, что я всегда была, есть и буду для тебя чужой.

Катажина заплакала.

Упреков ему хотелось меньше всего, поэтому решил сразу все расставить по своим местам:

— Ты же все знаешь…

— Не пара я тебе? — Костелецкая продолжала плакать, а девочка, на удивление, при этом молчала, только поочередно смотрела то на мать, то на Сигизмунда.

— Зачем говорить о том, что нам обоим и так хорошо известно? — в ином случае он бы рассердился, но при этой встрече было не до того, чтобы выяснять отношения.

Катажина внезапно перестала ронять слезы, но продолжила в том же духе:

— Ну и нашел себе королеву?

В ее голосе послышалась неприкрытая ирония, однако Сигизмунд не обратил внимания на то, каким тоном это было сказано.

— Я пришел увидеть дочь…

— А все же, кто теперь станет твоей женой? — не сдавалась Костелецкая. — Из Московии возьмешь? Может, землячку Барбары подыщешь? Или полька на уме?

— Полька у меня одна.

— Вот именно — одна я, — слову «одна» она придала особый смысл: — Одной и останусь.

Сигизмунд все больше убеждался, что разговор нужно переводить на другую тему, иначе могут начаться взаимные упреки, а это закончится ссорой:

— Лучше бы сказала, как дочь назвала.

— А никак!

— Почему? — удивился он.

Костелецкая вытерла слезы:

— Какой же ты недогадливый! А еще король…

Она внимательно посмотрела на него, будто бы изучая:

— Я же люблю тебя, несмотря ни на что. Поэтому и хочу, чтобы имя нашей дочери придумал сам.

— Я?

— Ты!

Сигизмунд изумленно посмотрел на нее. Оказывается, он плохо знает Катажину. Стало приятно, что выбор имени для дочери она отдала на его усмотрение. Ошеломленный таким предложением, не знал, как и поступить. Почему-то в памяти возникли только два имени: Барбара и Катажина. Но понимал, что оба вряд ли подходят.

Предложить Барбара — Костелецкая обидится, поняв, что он никак не может забыть о своей умершей жене и таким образом хочет увековечить ее память. Назвать Катажиной? В данном случае это вряд ли уместно.

— Что-то долго думаешь, — прервала молчание она.

— Чтобы не ошибиться.

— Как назовешь, так и будет.

— А если Беата? — неожиданно предложил он.

Думал, что Костелецкая не согласится, но та не возразила:

— Беата, так Беата.

Правда, все же заинтересовалась:

— А как полностью оно будет звучать?

— Беатриса.

— Чудесно!

Катажина согласилась так быстро, что Сигизмунд поинтересовался:

— Неужели тебе все равно, почему я решил так назвать нашу девочку?

— В самом деле, почему?

— А потому, — объяснил Сигизмунд, — что Беата происходит от латинского слова «беанус».

— Куда нам это знать! — чувствовалось, что говорит она искренне, не пытаясь иронизировать.

— «Беанус» переводится как «благословенный», а проще говоря — «счастливый».

— Ты хочешь, чтобы наша дочь была счастливой? — обрадовалась Катажина.

— А ты против?

Костелецкая прижала девочку к себе:

— Будь счастлива, доченька! А наш папа никогда тебя не забудет. Правду я говорю? — обратилась к Сигизмунду.

— Ты еще сомневаешься?

В это мгновение он чувствовал себя счастливым как никогда. Иначе и быть не могло. Хоть короли и не могут жениться по любви, никто и никогда не сможет запретить им испить полную чашу счастья.

Глава 2

У Константина Острожского давно сложились не просто приятельские, а дружеские отношения с Юрием Радзивиллом. Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в возрасте, князья всегда легко находили общий язык. Константин Иванович был великим гетманом Великого Княжества Литовского, что само по себе свидетельствовало о его авторитете. Сближению их способствовало и то, что оба прославились на ратном поприще. В княжестве трудно было найти людей более смелых и решительных: когда сражались с врагом — будь то татары или москвитяне, — им почти