Марина Струк - Обрученные судьбой
Никогда более Ксении не увидеть Михася, брата своего родного, никогда не поглядеть на Василя, которого так побаивалась из-за густой бороды да глаз хитрых, из-за его неласковости к ней. И их семей никогда не увидеть. Потому что нет ей дороги назад. Корень отныне прочно держит ее в этой стороне, и этот корень сын ее, так сладко спавший рядом с ней.
Странно, этот светловолосый мальчик с чистыми голубыми глазами — единение того, что никогда не должно было соединиться в целое. Смесь кровей, что так часто лилась еще недавно и будет литься вновь, ведь не смирились ляхи с поражением — вон и подати повысили, чтобы собрать побольше серебра на поход очередной! Дитя московитки и ляшского шляхтича… Дитя любви, при воспоминании о которой у Ксении до сих пор захватывало дух.
Анджей. Андрусь. Ее Андрейка, как иногда называла сына Ксения на московитский лад, когда они были наедине. Когда тот был еще совсем младенцем {2}, не обращал внимания на то странное имя, на чужую речь в колыбельных, которые напевала ему мать перед сном, ни на то, что крест на ее груди другой, что не в костел ходит на службы. А уже ближе ко времени постригов, когда миновало его четвертое лето, стал многое подмечать, проявлять свое любопытство по поводу того, что окружало его. Ксения порой удивлялась его уму и речи, столь несвойственной детям его возраста. Словно Анджей был мудрым человечком, заключенным по воле Божьей в маленькое тело ребенка. Началось все с вопросов о небе и земле, о лесе и о зверях, населявших его, а закончилось вопросами о Иисусе Христе и вере и различием распятий, что висели на груди у матери и Анджея.
— Оно такое дивное, — прошептал он тогда, касаясь пальчиком серебряного креста, украшенного бирюзой. — Почему у меня другое?
Ксения замерла, обдумывая ответ, а потом взлохматила волосы сыну, чмокнула его в нос.
— Потому что я в другую церковь хожу, оттого и другое.
— Но ты ведь тоже в Езуса и святую Марию веришь? — не унимался мальчик, беря распятие матери на ладошку и проводя пальчиком по контуру православного креста.
— Верю, Андрусь.
— Тогда почему у нас костелы и распятия разные, коли мы вдвоем верим в Езуса и святую Марию? — удивился Анджей, и Ксения не нашлась, что ответить на это, помолчала, собираясь с мыслями и в итоге посоветовала сыну задать этот вопрос ксендзу после воскресной мессы, куда его отвезет пани Эльжбета и пана Лешко.
Ксению позднее застал врасплох и вопрос о том, почему мать на другом наречии иногда говорит, когда другие его не знают, Анджей спрашивал и Збыню, и пана Лешко, и остальных. Пан Лешко, правда, знает несколько слов, но они не схожи с теми, которые мальчик слышал в тихих грустных песнях, что напевает изредка мать. Как не была к другому вопросу, самому важному для Андруся.
— Мама, а мой тятя… он какой? — вдруг задал вопрос Анджей, когда они укладывались на ночь пару месяцев назад. В тот день на дворе пана Смирца провели обряд постригов и сажания на коня маленького панича, так удививший Ксению схожестью с тем, что она наблюдала когда-то в отчей земле.
В одно из воскресений, после визита на мессу в костел, куда мальчика возили либо Ежи, либо Эльжбета и пан Лешко, если пан Смирец был в отъезде, вышли все на двор, залитый солнечным светом — и холопы, и паны, и даже соседи-шляхтичи приехали поглядеть, как дите в панича перейдет да на праздничный обед после.
Сам Анджей был белой рубахе, как и положено мальцу. Его вела за руку мать — гордо глядевшая на него подозрительно блестевшими глазами. Она и подвела его к Ежи, который и сам едва сохранял серьезное выражение лица, приличествующее моменту. Тот взял в руку большие ножницы и отрезал длинные пряди светлых волос Андруся по самые уши. Одну из них сохранят в обереге для ребенка, другие же зароет в землю мать Андруся в укромном месте.
Помог Ежи облачиться Анджею в маленький жупан, завязал пояс крепко. А после легко поднял да посадил в седло своего валаха, вручил поводья в маленькие ручки.
— Не боишься, Андрусь? — ласково спросил тогда Ежи мальчика. Его глаза подозрительно повлажнели в этот миг, ведь панич был так похож сейчас на своего отца, когда того впервые посадили на коня на замковом дворе. Своей статью, своим взглядом пронзительным из-под длинных ресниц и темно-русых бровей.
— Не боюсь, дзядку {3}, - ответил Анджей, слегка дрожащим от волнения и, конечно, испуга от высоты, с которой сейчас смотрел на мать и деда, на плачущую пани Эльжбету, на холопов. Ежи кивнул и повел валаха вкруг двора за узду, оглядываясь на панича и гордо улыбаясь, когда ловил на себе чей-то взгляд. Он на миг помрачнел лицом, когда заметил, как быстро спряталась Ксения под навесом крыльца, укрывая свои слезы в тени. Ведь позади валаха, на котором везли Анджея по обычаю должен идти отец, готовый прийти на помощь, если мальчик случайно соскользнет с седла, подставить руки, если опасность придет. Как и в дальнейшем — на протяжении всего времени, что будет жив отец, что будет подле сына.
Ныне же за валахом шел Лешко, так же гордо и радостно глядящий на Анджея снизу вверх. Не Владислав, как на миг вдруг показалось Ксении в том мороке, что мелькнул перед глазами. Его улыбающееся лицо, устремленное на сына, его гордо выпрямленная спина. Он смотрит на сына, на его профиль, такой похожий на его собственный, а потом оглядывается назад, на Ксению, и подмигивает ей лукаво, мол, вот какой он у нас панич, моя драга…
— Какой он, мой татка? — снова спросил Анджей, глядя на мать пристально, взглядом отца, и она прикусила губу, чтобы сдержать эмоции, рвущие грудь. Она обняла сына, привлекла к себе, чтобы тот не заметил ее слез, навернувшихся на глаза, прижалась губами к его затылку, с непривычки удивившись тому, какими короткими стали пряди его волос.
— Он — истинный шляхтич, мой сыне. Высокий, темноволосый, красивый. Он сильный и ловкий, удивительно смелый.
— Как пан Лешко? — спросил Анджей, найдя единственного из окружающих его шляхтичей, подходящего по возрасту, которого он мог себе представить своим отцом.
— Нет! — воскликнула Ксения чересчур громко, отчего-то возмутившись такому сравнению. — Он другой, твой отец, Андрусь. Он… он самый лучший.
— Я знаю, дзядку мне сказал, — прошептал Анджей. — Он был самый-самый из всех шляхтичей, что были на земле. А еще дзядку сказал, что у моего отца был большой замок, даже больше, чем каменица пани Эльжбеты, своя хоругвь из самых храбрых и сильных пахоликов и острая-острая сабля. Верно, мама?
— Верно, сыне, — вздохнула тогда горько Ксения, дивясь тому клубку эмоций, что сплетались в груди. Она была зла на Ежи, что тот рассказывает мальчику об отце правду, совсем забыв о легенде, придуманной ими когда-то. Ведь по ней пани Катаржина была женой застянкового шляхтича из порубежья с Московией, и ее муж сгинул в омуте, что образовался десяток лет назад, когда Речь Посполитая и Московия схлестнулись в очередном противостоянии.
