Невероятный сезон - Ивз Розалин

– Нет, это не так, – отрезала Талия. – Разве это забота – тащить Адама за тобой в трясину страданий?

– О, хорошо. Ты сочинила это специально для меня? – Калли глубоко вздохнула. – Как именно, по-твоему, выглядит для меня счастье?

Слушала ли сестра ее когда-нибудь по-настоящему?

Талия махнула рукой.

– О, жизнь, полная детей, вечеров, и любящий муж.

Калли вздрогнула. Талия права, но ее мечты в устах сестры звучали так жалко. Чего Калли и правда хотела, так это любви – быть окруженной семьей и друзьями, которым она небезразлична.

– Не надо снисходительности. Лишь потому, что я не хочу быть публикуемым автором, как ты, или ученым, как Грация… так как мне не нужно, чтобы все в мире знали мое имя… это не значит, что то, о чем я мечтаю, не имеет значения.

– Я никогда не говорила, что это не имеет значения!

– О, не в таких выражениях. Но всегда намекаешь на это, пытаешься утешить меня, говоря, что я добрая, тогда как сама не ценишь доброту, тебе хочется блеска. Говорить, будто мне нужно больше самоуважения, когда ты не уважаешь меня или мой выбор, – лицемерие. – Калли подыскивала самые жесткие слова. – Ты обвинила меня в том, что я использовала скандал, чтобы принудить Адама к браку, но весь день это ты провоцировала скандал. Ты хочешь заставить мистера Дарби сделать тебе предложение?

Калли встретилась взглядом с Талией, получая странное удовольствие от широко распахнутого взгляда сестры, от боли, промелькнувшей на ее лице.

– Ты лицемерка, Талия Обри.

Талия вскочила с кровати, дрожа.

– А ты, Каллиопа Обри, трусиха. По крайней мере, я борюсь за то, чего хочу.

Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Калли взяла дневник, снова его положила. Обычно письмо успокаивало ее, помогало упорядочить события прошедшего дня. Но она не могла написать о поездке в музей, не вспомнив, как они с Адамом говорили о поцелуях, и не могла написать о ссоре с Талией, не признав, что сестра, возможно, права – она трусиха.

Так о чем ей было поведать дневнику?

XV

Быть звездой

Я наблюдал за двумя Hirudo обыкновенными в процессе полового акта и обнаружил, что они совокупляются так же, как и обыкновенные улитки.

Примечание Грации: Подозреваю, мама бы сказала, что совокупление пиявок – неподходящая тема для вежливой беседы. Надо это запомнить.

Через две недели после помолвки Калли и через месяц после их прибытия в город Элфинстоуны устроили дебютный бал для дочери и племянниц.

Сидя неподалеку от входа в бальный зал, Грация ерзала на стуле, разглаживая складки на юбке платья цвета слоновой кости. Это был великолепный наряд с зелеными и медными листьями, вышитыми по подолу, рукавам и вырезу, и он не заслуживал такого отношения. Но иначе Грации оставалось только рвать на себе волосы, и она не могла рисковать испортить плетение локонов, украшенных жемчужинами.

Мама заметила ее беспокойство и успокаивающе положила ладонь ей на руку. Грация замерла… пока мама не занялась приемом первых гостей и перестала смотреть на нее.

Грация считала, что мнение света ее не волнует. И все же сейчас, перед балом, который знаменовал ее введение в общество, вновь вернулась ее давняя неуверенность в себе. Что, если никто не пригласит ее танцевать? Или не заговорит с ней? Она не так сильно переживала за себя, но не могла вынести унижения перед… – она поняла, что не хочет вспоминать пришедшее на ум имя, – перед родителями и кузинами, перед людьми, которых любила и которыми восхищалась.

Вслед за сомнениями пришло воспоминание.

На тринадцатый день рождения Грации, в необычно теплый апрель, мама пригласила на праздник детей окрестных джентри в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет. Они собрались на зеленых лужайках поместья Элфинстоун, чтобы поиграть и попробовать некоторые из лучших блюд их семейного повара. Настроение у всех было приподнятое, дети смеялись и бегали вокруг. Если гости казались более воодушевленными едой и разговорами друг с другом, чем обществом Грации, она не возражала. Ее саму больше интересовала еда, чем чья-то компания.

Ее внимание отвлекло от игр мелькание оранжево-черного крыла у лабиринта, которое, как она решила, могло быть крылом удода. Грация поспешила в лабиринт, но то, что она видела, исчезло. Она замерла у живой изгороди, прислушиваясь к звонким голосам на другой стороне лужайки. Она чувствовала себя странно далекой от остальных, будто мерцающий весенний воздух стал барьером, который она не могла пересечь.

Слова плыли над кустарником, два легких женских голоса. Грация узнала в одном подругу Калли, с которой встречалась несколько раз.

– Жаль, что у нас дома нет лабиринта, – сказала та.

– Я бы согласилась на такой дом, как этот, со всеми деньгами и прислугой, – сказала другая, хихикая. – Я была бы лучшим украшением, чем бедная девушка, которая тут живет. Говорят, она без ума от насекомых и других странных вещей. Ты ее видела? Такая неуклюжая, веснушчатая, похожа на горничную, стащившую одежду госпожи.

Подруга Калли рассмеялась, а затем их разговор стих, и шаги удалились.

Грация опустилась в тень и вытерла раскрасневшееся лицо юбкой. Ей было все равно, что думают те девушки. Мама сказала бы, что они просто завидуют.

Но она не вернулась на праздник. Она не сомневалась, что кто-нибудь, скорее всего Калли или Талия, поинтересуется, куда она делась, и пойдет ее искать.

Пока она сидела в одиночестве, многое осознала. Она и раньше подозревала, что, наверное, странная, но не знала этого наверняка. Теперь же она знала. И боялась, что это сделает ее неприятной людям.

Наконец, Калли заползла в тень лабиринта рядом с ней.

– С тобой все в порядке?

– Просто устала, – сказала Грация, что было правдой.

– Пойдешь играть с нами? – спросила та.

Грация кивнула и с трудом поднялась на затекшие ноги.

Она с головой окунулась в празднование дня рождения. Любой, кто наблюдал бы за ней, подумал, что она наслаждается собой. Но после она больше не позволяла маме устраивать для нее вечеринки, как бы та ни умоляла.

До сих пор. Глядя на длинную вереницу людей, ожидающих очереди, чтобы поприветствовать ее и ее кузин, Грация почувствовала, как возвращаются те ощущения. Чувство обособленности, боль. Она думала, что научилась не волноваться о том, что думают другие. Но во время своего дебюта, перед людьми, которые были ей дороже всего на свете, она сомневалась, сможет ли вынести, если ее страх подтвердится, и она обнаружит, что не способна вызвать любовь или симпатию у незнакомых людей.

Конечно, мама, и папа, и кузины любили ее, но они были семьей… у них не оставалось выбора. В научных кругах она, вероятно, считалась бы исключением из правил, и если бы ее не любили, то, по крайней мере, уважали. Но здесь… ей нечего было предложить обществу из того, что бы оно оценило, кроме денег и положения, и то это принадлежало скорее папе, чем ей.

Она глубоко вздохнула. Задумалась. Все будет хорошо… и закончится быстро.

Калли взглянула на Грацию и, должно быть, заметила ее тревогу, потому что подвинулась за спину тети и быстро обняла кузину.

– Не беспокойся. Ты прекрасно выглядишь.

– Я не волнуюсь, – сказала Грация.

– Лгунья, – ответила Калли, улыбнувшись, чтобы смягчить свои слова.

– Я ужасно боюсь, – призналась Грация.

– Бала?

Неодобрения, подумала она, но ей не хотелось обременять Калли своими страхами. Она выбрала что-то безобидное:

– Что, если никто не станет со мной танцевать?

– Тогда они – большие дураки, я останусь сидеть с тобой, и мы будем издеваться над ними, поедая шоколадные конфеты в сахарной пудре, которые заказала твоя мама.

– А если меня все-таки пригласят, а я забуду па?