Марина Струк - Обрученные судьбой
— Не говори мне ничего. Я-то понимаю, как тягостно на душе должно быть ныне. Потому и отвлечь себя надобно, Касенька. Вот лучше за работу примись. За работой и срок быстрее настанет, оглянуться не успеешь. Да и тоска уйдет, когда руки и голова другим заняты, — говорила Эльжбета, разрезая полотно на одинаковые куски, которые впоследствии будут использоваться для пеленания младенца. Потом на них Ксения вышьет знаки защитные, которые когда-то показала ей мамка Ефросинья. Знаки рода, чтобы пращуры защищали дитя от худого, от возможных напастей как этого мира, так и другого, того, что не видел человеческий глаз. А уж что-то — защита-то ребенку, которого носила Ксения, была необходима, думала она, кладя ровные стежки алыми нитями.
На день святых праотцов {1}, считавшимися покровителями бездетных и рожениц, на двор согласно обычаю, пригласили повитуху на обед, чтобы поглядела лишний раз на ту, которой предстояло стать матерью. Ксения сама подала старушке в черном вдовьем рантухе, что была за пупорезку в этих местах, кашу в глиняном горшке, обильно политую маслом, как любила та. Уходя старуха поцокала языком, глядя на живот Ксении, и та замерла на месте от дурного предчувствия, сдавившего грудь. Вспомнилась первая тягость, когда не дал доносить до срока, когда скинула дитя.
— Пани не должна пугаться, — поспешила сказать повитуха, видя, как побледнела та, гладя своей морщинистой рукой ладонь Ксении. — То я, старая дурня, о своем. О своем я! Проше простить, коли пани испугала. Пани должна о хорошем думать, о младенчике, что на руки возьмет, когда Господь срок даст. И побольше лежать пани надобно. Лежать, пани!
Но и Збыня, и Эльжбета заметили вскоре то, что сразу же определил взгляд повитухи — слишком опустился вдруг живот Ксении, словно срок подошел младенчику на свет появляться. Да только до того дня было еще далеко, оттого они и стали с того дня, словно наседки над яйцом, кружить над Ксенией, следить за каждым ее шагом, пресекать любые действия, что могли повредить как-то ребенку.
Дни потянулись скучные, однообразные. Да еще серость свинцового неба, что повисло над землей этой унылой дождливой порой, не добавляло веселья. Вскоре приданое для ребенка было готово: полотно для пеленания, рубахи длинные с длинными рукавами, чтобы младенчик не поцарапал себе лицо ноготками, стеганое одеяльце, чтобы укрывать его от холода в зимние дни и ночи. Даже крестильная рубашка была сшита и украшена полосками удивительно тонких кружев, подарком Эльжбеты. Ксения, бывало, доставала ее из ящика скрыни и долго глядела на нее, поглаживая свой большой живот. Рождение ребенка для нее означало не только хлопоты, что суждены любой матери. Другие трудности встанут тогда перед ней, иные думы придется думать тогда, непростые решения принимать. Пока же она старательно гнала от себя все мысли о том, что ждет ее в будущем, представляя в своих грезах об этих днях только дитя, которое возьмет на руки.
Девочка. Это должна быть девочка дивной красы, иначе ведь и быть не могло. Ведь только рождение девочки даст ей возможность исправить многие ошибки, что она совершила.
Прошло Корнилье {2}, миновала за ним пора стрижки овец, когда заготавливали густую шерсть, чтобы позднее прочесать ее, приготовить для прядения, которым после займутся женщины. Застучала прялка и в доме Ежи, закрутилось веретено в руках Збыни. Ксения особенно полюбила эти вечера, когда холопка заканчивала все домашние работы и усаживалась в гриднице с прялкой. К том моменту настало бездорожье, дороги развезло от постоянных дождей, и Эльжбета была вынуждена отложить свои визиты на двор пана Смирца до первых морозов, который скует эту дорожную жижу, подарит возможность выехать со двора.
Да и Лешко не показывался в доме Ежи больше, хотя раньше частенько захаживал на ужин, что выставляла из печи Збыня, ожидающая его к столу. Ныне не было времени на то у пана Роговского, как объяснила ей Збыня: то молотьба зерновых, то корнилье, то стрижка овец да проверка сенников. А потом пришла пора проследить за тем, как лен будут мять, чтобы позднее превратить его в отменные холсты, да за подготовкой пасеки пана Ежи к зиме. Тут только глаз да глаз за холопами нужен!
— Только когда снег ляжет высокий, настанет у пана время погожее, — говорила Збыня, крутя веретено. — Да только и тогда пана не стоит ждать в этой гриднице. Пан Лешко охоч до зверя разного по снегу походить. На медведя сходить, пока тот со сна не шустр. Пан справный охотник, пани сама увидит то вскоре!
Но снега долго не было. Только морозы, принявшие землю в свои объятия, сковавшие ее, напустившие наледь на ветви деревьев, на дома и распаханные поля. И хотя и называли эту пору снеговеем, прошло уже чуть менее половины, прежде чем с неба повалили крупные хлопья снега. Это был не первый снег, но именно этот лег плотным покрывалом, словно одеялом накрывая земли. И именно тогда вдруг на двор приехал Ежи, ступил в гридницу, где как обычно вечером сидели Ксения и Збыня за работой, а Марыся тихонько напевала себе под нос, вороша поленья в ценинной печи, подбрасывая дрова и в эту, что в гриднице была, и в других небольших комнатках дома.
Ксения едва узнала его в заметенной снегом фигуре, только когда тот снял шапку с бритой головы, выдохнула радостно. Тот тоже сухо кивнул ей вначале, но расплылся в улыбке, когда Ксения поднялась с лавки поприветствовать его согласно обычаю, как и положено дочери, расцеловала холодные щеки и лоб.
— Вот гляжу, ты стала похожа на бабу в кои-то дни! — улыбнулся он, окидывая взглядом ее пополневшую фигуру, ее слегка округлившееся лицо. — Вот ныне твоя краса и заметна глазу. Жаль только, что сойти вся краса может вскоре, как тягость твоя.
Но Ксения же ничуть не жалела о том. Она стала побаиваться недавно остаться такой большой, какой стала в последние месяцы. Ведь вся ее одежда была ей уже мала, только рубахи и юбки полноватой Збыни были впору сейчас и стали единственным ее нарядом. С тоской она думала о том, что вдруг никогда более не сможет надеть то дивное платье из голубо-зеленого шелка, расшитого жемчугом и бусинами, ее единственный роскошный наряд, ставший тонкой нитью, что связывала ее с былым. А кроме того, ей уже было тяжело передвигаться, нося ставший таким огромным, живот впереди себя. Нещадно болела поясница, порой резкие движения ребенка в утробе причиняли легкую боль, заставляли сгибаться, пережидая, пока тот успокоится в чреве.
Потому Ксения не обратила внимания на тот приступ боли, что вдруг заставил ее согнуться, когда она неуклюже поднялась с колен в одно утро после положенной молитвы. Шевельнулся ребенок, больно ударив ее в бок, и она сжала губы, чтобы не застонать в голос. А потом вдруг боль приняла совсем иной характер, когда Ксения, уже успокоившись, пыталась одеться, натянуть на располневшую талию юбку из тонкой шерсти. Сдавило все внутри, будто невидимая рука сжимала кости таза.
