Марина Струк - Обрученные судьбой
После, когда в комнатке снова было темно, и Марыся, несмотря на громкий шум, идущий и с улицы, и с нижней залы корчмы, сладко спала, положив ладонь под щеку, Ксения так и не смогла сомкнуть глаз. Лежала, смотрела в темный потолок и думала, гладя ладонью живот.
Она виновна десятки, нет, сотни раз перед Владиславом. За многое, что случилось в их жизнях, и за то многое, чему так и не суждено отныне свершиться. За то, что верила ему, но не доверилась, когда пришло время. Не доверила судьбу свою в его руки, даже не сделав ни одной попытки для того, а сразу, сломя голову, кинулась в омут, что приготовила ей недоля. Кто ведает — откройся она тогда Владиславу, что знает о том положении, в котором они оказались, что готова принять все, лишь бы помочь ему, что было бы тогда? Отчего она вдруг решила, что только ей по силам вершить их судьбы, лишая его возможности на то?
Она предала его. Предала, и не единожды. Оттого неспокойно было на душе. Но ведь и он предал ее. Позабыв о ней так скоро, не храня даже малейшей памяти о ней, стерев из памяти любой след. И ныне лаская другую, целуя ее, как когда-то целовал ее…
Разве он не предал ее…?
1. Оборотень или человек, превращенный злыми чарами в волка
2. Войлочная шляпа, которую холопы носили круглый год
3. Тик
4. Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат.)
Глава 49
На обратном пути, едва колымага Ксении покинула окрестности Заслава, как ее тут же остановил всадник на гнедом валахе, пригрозив издалека плетью Петру, что в тот момент был за возницу. Тот не стал упрямиться, сразу же распознав приближающегося к нему шляхтича, натянул вожжи, останавливая лошадей. Ксения тут же приподнялась на своем импровизированном ложе в колымаге, которое ей заботливо соорудила из подушек Марыся, выглянула в оконце, встревоженная это внезапной остановкой.
Это был Лешко Роговский. Уже доехав до колымаги, он грубо и зло стегнул холопа по спине, процедив сквозь зубы:
— Что встал, осел? А коли то не я был бы? Пани под угрозу ставишь!
— Ну, что я не узнаю пана? — Петр потер спину. Удар был слабым, кроме того, его смягчила овинная жилетка, что защищала Петруся от осеннего холода, что так и леденил неприкрытую кожу этим утром. — Я ж пана издалека узнал!
Но Лешко уже не слушал его. Он спрыгнул с валаха и пошел к небольшому оконцу, в котором заметил бледное лицо Ксении. Ее глаза расширились от удивления, когда она узнала его.
— Пан Лешко! Но как? Откуда?
— Збыня устроила такой плач после отъезда пани Катаржины со двора, будто пани забрали черти, — с усмешкой проговорил он, стоя на расстоянии протянутой руки от конца. Но он видел, как красны ее глаза, заметил недавние дорожки слез на ее щеках. Тут же сжалось сердце. Куда она ездила? В Заслав? Если в Заслав, то зачем? Не отца же повидать, право слово, так резко срываются и сломя голову, без должной охраны едут в дальнюю дорогу? Загадка для него. Как и сама пани Катаржина, что так нежданно появилась на дворе пана Смирца.
— Я не мог не пуститься догонять пани, — говорил Лешко, глядя в глаза Ксении. — Должен сказать, что с трудом нашел пани, едва сумел определить направление пути пани Катаржины.
— Я ездила к отцу. Разве Збыня не сказала то пану Лешко? — ответила Ксения. — Нужда была в том.
Лешко пожал плечами, покрытыми как обычно в холодную пору, мохнатой волчьей шкурой, невольно заставив Ксению вспомнить разговор хлопов. Как он выследил ее? Она ведь тщательно скрыла следы в землях Ежи, а после — попробуй выследи на широкой дороге, такой многолюдной ныне, пока не зарядили дожди, и не размыло утоптанный и разъезженный колесами путь, определи направление, куда поехала колымага. У нее даже мурашки побежали по спине при мысли о том, что это возможно только по нюху. Неужто и истину говорят о пане Роговском?
— Мне нет дела до нужд пани. Вернее сказать, не мое оно. Но хранить пани, пока пан Юрась не в вотчине, мое дело. И проследить, чтобы пани, коли ехать решить куда, то в сохранности, тоже.
Более он ничего не произнес. Вернулся к валаху, поводья которого держал Антось, спрыгнувший при появлении Лешко с козел колымаги, спеша послужить пану Роговскому.
— Едем! — коротко приказал Лешко, занимая место в седле. Напоследок обернулся к Ксении по-прежнему следящей за ним из оконца, коротко кивнул ей, а потом погнал валаха впереди колымаги, тронувшейся за ним следом.
Именно Лешко выбирал места для ночлега, предпочитая корчмы остановкам на шляхетских дворах, что иногда встречались на пути. Сначала Ксения думала, что каменицы шляхты попросту далеки от их пути или спросить не у кого, где двор панский поблизости. А потом заметила, что Лешко даже не спрашивает о том у встречающихся им на пути хлопов или мещан, держащих путь куда-то. Роговскому было по нраву заплатить за ночлег, чем просить кого-либо о нем, как поняла она, наблюдая внимательно за шляхтичем с волчьей шкурой на плечах.
И ее он явно избегал. Уходил от праздных разговоров, которыми хотела себя занять в дороге Ксения, отвечал исключительно на вопросы о дороге или о времени пути. Он и обычно был немногословен, отвечал односложно на вопросы, и редко когда его речи были длинны, но отчего-то именно сейчас это так злило Ксению, тем паче ей хотелось забыть о том, что оставляла она за своей спиной в Заславе, чему свидетельницей стала. Да Марыся никак не давала это сделать: только и говорила, что о свадьбе, о невесте, роскошный наряд которой, блестевший в лучах солнца, так поразил ее, о пане ординате. И конечно, не могла не вспоминать о той страшной истории, что рассказала им жена рандаря.
В конце концов, Ксения не смогла выдержать этой пытки, которой подвергала ее Марыся раз за разом, несмотря на приказы пани замолчать или говорить о другом. Она понимала, что девочку переполняют впечатления от увиденного, которыми ей невтерпеж поделиться с кем-нибудь, но слушать изо дня в день о свадьбе, она не желала — слишком царапало сердце при воспоминании о паре, стоявшей на ступенях костела. Потому в итоге Ксения прогнала от себя Марысю, приказала той сидеть отныне подле холопов, а сама поехала в одиночестве, пытаясь успокоить свое истерзанное сердце.
И в обратной дороге Господь явно благоволил к путникам. Потому как едва они успели пересечь ворота двора пана Смирца, как с неба хлынул дождь, за плотной стеной которого даже на расстоянии вытянутой руки было трудно разобрать происходящее. Збыня, довольная скорым возвращением пани и своей Марыси, хлопотала над Ксенией, как курица над своими цыплятами: принесла горячего травяного отвара («Пейте, пейте, пани, для дитя то гоже!»), укутала плечи теплыми платками из пушистой на ощупь шерсти, подложила под ноги горячие камни, чтобы отогреть заледеневшие от осеннего холода ноги пани. После, позаботившись о дочери хозяина, ушла к себе в спаленку окнами на задний двор, как и положено холопке, чтобы послужить дочери, а заодно и выведать у той, куда пани так спешно уехала, что та видела в дороге, кого встречала.
