Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы
— Невероятно! Да кто ему поверит? Ведь в таком случае он должен был находиться во Франции…
— Не только во Франции, но в самом Париже. Я узнал о его аферах лишь недавно, но он месяцами находился в Париже, и никому до этого не было дела. По неизвестной причине имя его вымарано из списков эмигрантов. Кому он служит, кого защищает? Принцев или главарей Революции? Во времена террора он даже осмеливался совсем близко подбираться к эшафоту, когда зрелище того стоило, еще бы, ведь он обладал чрезмерным самомнением! По его словам, ни риск, ни опасность, исходящие от Революции, его не пугали… совсем как вас!
— Но почему вы мне никогда об этом не говорили?
— Потому что это просто индюк, гениальный враль, и, пока он не подходил к вам близко, нечего было обременять вас дополнительной заботой. До некоторого времени он ограничивался тем, что заводил знакомства по всей Европе…
— Близок к д'Антрэгу, не так ли? Теперь припоминаю…
Он вспомнил наконец этого бледного человечка со впалыми щеками. Ах, как блестели его глазки под сенью густых черных бровей! Длинный нос и выдающийся подбородок дополняли неприятное впечатление, производимое его внешностью. Кто-то говорил, что он походил на португальского еврея. Впрочем, он был забавен, довольно остроумен, казалось, что он хотел во что бы то ни стало понравиться абсолютно всем…
— Вот так и становятся двойными агентами! — заметил Черный. — И чрезвычайно опасными, если верить тому, что здесь написано. За внешней вечной улыбочкой скрывается жестокий человек, беспощадный, но в то же время трусоватый. Страшился войны, поэтому вышел в отставку, уволившись из полка Оксерруа, к которому был приписан. Затем явился в Париж и ухитрился расположить к себе бордоского архиепископа, гостящего в аббатстве Сен Жермен де Пре. Даже женился на его приемной дочери, а после того, как она подарила ему двух мальчиков, потерял к ней всякий интерес. Вы в те времена были в Испании и ничего не знали об этих делах, но он постоянно вращался и в финансовых кругах.
— Мы потом встречались среди тех, кто так или иначе был причастен к работе Учредительного собрания. И повторюсь: они с Антрэгом часто виделись. Только вот что мне непонятно: зачем он похитил у меня маленького короля? Чтобы вернуть его Конвенту… но, без сомнения, за немалую сумму? Или для того, чтобы отвезти его к монсеньору? В этом случае у бедного малыша практически нет шансов дожить до старости…
— Ну что мне вам сказать? Слава богу, я его мысли не читаю! Но насколько я знаю его характер, сказал бы, что он продаст наследника тому, кто больше предложит…
Батц призадумался.
— Раз уж вы не знаете ответа, то кто же его может знать?
— Баррас, конечно… и еще этот проныра Фуше[34], который вроде пытается открыть нечто похожее на агентство для сбора сведений. Это его личная инициатива. Что, кстати, свидетельствует о его уме…
— Не только умный, не только. Я ведь встречал его не однажды, и каждый раз думал, что передо мной Хитрый Лис собственной персоной. Наверное, сначала попробую узнать хоть что-то у Барраса. Хоть он и продажен, но все же дворянские корни должны заявить о себе. Второй своим происхождением похвастать не может!
Он встал, чтобы откланяться. Пожилой хозяин тоже поднялся и крепко сжал его руку:
— И все-таки будьте осторожны! Вас все еще разыскивают, и неизвестно, как к вам отнесется Баррас.
— Думаю, мы узнаем это, обратившись к нему, — вдруг, как раньше, непринужденно улыбнулся де Батц. — И, я полагаю, он выслушает меня. А если я ошибаюсь, то, значит, ему интересен лишь тот, кто говорит с ним о деньгах…
В тот вечер Баррас вернулся домой в дурном расположении духа. Казни Робеспьера оказалось недостаточно, чтобы возродить золотой век, и хотя большинство народа было радо наступившему спокойствию, но были и такие, кто никак не желал расставаться с деньгами, когда в ходу было только насилие. И вот пожалуйста, несколько дней назад Тальену едва удалось избежать покушения, в тот день, когда тело Марата с большой помпой перевозили в Пантеон. Некоторым, так называемым нормальным людям, все это показалось святотатством, но Якобинский клуб пыжился вовсю, чтобы хоть как-то продемонстрировать свое влияние. А сам Баррас с течением времени все меньше и меньше ощущал себя якобинцем. Ему хотелось одного: царить, чтобы иметь возможность утолять свою ненасытную жажду денег и власти…
Квартира его на Поперечной улице Сент-Оноре, возле Королевского дворца и Тюильри, была совсем неплохой, но он так надеялся в недалеком будущем переехать оттуда во дворец. Люксембургский, например, вполне бы подошел, ведь бывшие апартаменты принца Прованского почти не пострадали, когда королевскую семью вышвырнули из отданного на разграбление Тюильри.
Поужинав, на сей раз в одиночестве (он и не прочь был порой побыть один, наслаждаясь покоем после суматошного дня), он расположился, вытянув длинные ноги, на удобной оттоманке в уголке у камина со стаканчиком испанского вина. Было уже поздно. Секретарь Бото давно ушел к себе, служанка заканчивала убирать со стола и собиралась в свою мансарду. Снаружи на улице затихали дневные звуки. Он вынул из жилетного кармана красивые золотые часы, с которыми никогда не расставался, даже во время индийских походов, и понял, что уже одиннадцать часов. Вот-вот появится таинственный посетитель, обозначенный в письме без подписи, которое он сегодня утром обнаружил у себя в прихожей.
Это из-за него Баррас позволил себе провести вечер не так, как вошло у него в привычку. Получив письмо, он сначала не обратил было на него внимания, но его краткий слог все же вызвал любопытство: «Если гражданину Баррасу дорого личное благосостояние так же, как и благосостояние государства, он сегодня вечером около одиннадцати часов будет один у себя дома и позаботится о том, чтобы оставить незапертой парадную дверь». Без подписи. Изящный, но твердый почерк, очевидно мужской: Баррас не припоминал, что когда-либо видел его раньше. Приходилось ждать.
Когда он убирал часы, послышался негромкий скрип паркета в прихожей. Не покидая кресла, Баррас повернулся к двери, в проеме которой показался силуэт широкоплечего мужчины. Держался он смело, даже вызывающе. Вздрогнув, Баррас сразу же узнал это смуглое, резко очерченное лицо, нос с горбинкой, тонкие ироничные губы и дерзко горящие глаза орехового оттенка.
— Барон де Батц! — воскликнул он, невольно поднимаясь с места. — А вы не лишены отваги!
— Никогда не чувствовал в ней недостатка, но что отважного в том, чтобы посетить ваш дом, мой дорогой виконт?
