Розалинда Лейкер - Танцы с королями
Ей предоставили место в салоне Бычьего глаза, получившем это название из-за окна с горизонтальным овалом в позолоченном фризе, примыкавшем к официальной опочивальне короля. Однако Людовика избавили от необходимости умирать в комнате, которую он никогда не любил, и положили в его личных апартаментах. В течение долгого ожидания Жасмин получила возможность рассмотреть во всех подробностях резные фигурки играющих и пляшущих детей, которые составляли великолепный фриз. Они напомнили ей о днях ее детства, когда Людовика привезли в Шато Сатори, чтобы уберечь от кори.
Внезапно вдали послышался гул, похожий на раскаты грома. Она вместе со всеми остальными гостями, сидевшими в салоне в ожидании печального известия, вскочила на ноги. Шум становился сильнее, и казалось, что Версаль начал рушиться.
И тут они поняли: царствование, продолжавшееся пятьдесят девять лет, закончилось, и сотни придворных мчались со всех ног, чтобы успеть первыми засвидетельствовать свою преданность новому королю.
Жасмин наклонила голову и молча помолилась за упокой души Людовика. Затем, перекрестившись, она вышла из салона и, пройдя через прихожую, остановилась, ошарашенная невиданным зрелищем. Несколько сотен придворных обоего пола неслись вниз по лестнице Королевы стремительным потоком, разраставшимся по пути за счет тех, кто вливался в него со всех сторон. Вот первые ряды уже достигли вестибюля и в неудержимом натиске сметали все на своем пути. Несколько продавцов были сбиты с ног и еле успели отползти в сторону. Два лотка закачались и рухнули, а дорогие товары, выложенные на них, погибли под ногами бегущих.
Не спеша Жасмин последовала в конце этого могучего потока по направлению к покоям дофина, которые находились на первом этаже. Спустившись в вестибюль, она увидела, что дальнейший путь напрочь перекрыт гигантской пробкой из многих сотен человеческих тел, плотно прижавшихся друг к другу. Там бы ей и пришлось простоять еще долгое время, если бы ее вдруг не заметил тот самый придворный, который во время приема показал место, где должны были стоять они с Розой. Он сделал ей издали знак рукой и, когда Жасмин подошла, повел за собой через неприметную дверь в стороне от парадного входа в апартаменты дофина. Вскоре Жасмин оказалась в гостиной, где уже находились новые король и королева Франции. Нетерпеливые придворные начали снаружи барабанить в дверь кулаками.
При виде обоих супругов Жасмин в душе преисполнилась к ним огромного сострадания. Они заметили, как в окне личных апартаментов короля погасла свеча, и смысл этого знака был, безусловно, ясен.
Теперь и Мария-Антуанетта, и Людовик стояли, обнявшись, на коленях перед большим распятием, висевшим на стене, и обливались слезами.
— Мы слишком молоды, чтобы принять на себя эту огромную ответственность, — рыдая, говорила Мария-Антуанетта мужу, уткнувшись плечом в его плечо. — Это случилось слишком рано!
Людовик прижал ее к себе еще крепче и, закрыв глаза, стал страстно молиться:
— Господь да не оставит нас! Мы еще слишком молоды, чтобы править!
Именно в этот момент в помещение, наконец, хлынули придворные. Тихое «аминь», которое произнесла Жасмин в завершение молитвы Людовика XVI, потерялось в топоте и громких поздравлениях толпы, которая мгновенно заполнила помещение и поглотила молодую пару.
Из Версаля в Шато Сатори не приходило больше никаких приглашений. Возможно, какой-нибудь чиновник решил, что для нового монарха эти имена не представляют никакого интереса и их следует вычеркнуть из списка гостей, тем более, что молодежь в Версале заметно потеснила пожилых вельмож, многие из которых уже были отправлены в отставку. Жасмин была лишь рада этому, почувствовав себя свободной от страха за судьбу Розы, которую она могла теперь растить, не опасаясь постороннего вмешательства. А Роза, как и все дети, жила лишь настоящим и ни разу не заговаривала о том вечере в Версале, за исключением случаев, когда шеф-повар готовил карамельное суфле. По вкусу оно казалось ей точно таким же, как и то, которым ее угощала дофина.
Однажды их навестил Мишель, привезший в подарок небольшую картину для Розы. Он вспомнил встречу с Виолеттой, чье лицо до сих пор смотрело с картин Буше, находившихся в коллекциях самых высокопоставленных лиц. Тогда она не произвела на него особого впечатления за исключением отменных качеств натурщицы: ее выразительное лицо и великолепное тело так и просились на холст. Другое дело ее дочь. Хотя он и не намеревался поддерживать с обитателями Шато Сатори тесных связей, все же ему хотелось оставить Розе что-нибудь на память, и для этой цели была выбрана картина, изображавшая его собственного пони и написанная им в самом начале творческой карьеры. Эта работа стоила довольно приличную сумму, хотя столь низменные материи вроде денег, как справедливо полагал Мишель, в настоящий момент не интересовали девочку.
Картина вызвала у Розы восторг. Она то и дело привставала на цыпочки, желая получше рассмотреть ее. «А как звали пони? Сколько вам было лет, когда вам его подарили? Где вы катались на нем?» — вопросы сыпались градом, но Мишелю доставляло большое удовольствие отвечать на них. Когда девочка убежала, желая на радостях похвастаться подарком перед всеми, начиная со своей няни и кончая конюхами, Жасмин сама поблагодарила его.
— Твой подарок просто замечателен, Мишель! Он принес радость нам обеим. Но у вас с Беатрис есть свои внуки, которые, возможно, не захотели бы расставаться с такой красивой картиной.
— Для них есть другие. Справедливости ради наша внучка должна иметь хоть одну мою работу ведь у нашей дочери есть твой портрет.
Уходя, он надеялся, что Виолетта взяла портрет матери не из корыстных побуждений. При этом ему казалось, что он думает о ней чуточку лучше, чем Жасмин.
Жизнь в Шато Сатори следовала хорошо отлаженному распорядку, который обеспечивал удобства и покой для всех домочадцев. Жасмин начала замечать, что она стала медленно подниматься по лестнице и любое простое дело отнимает у нее все больше времени, но она продолжала вести активную жизнь, главное место в которой принадлежало ее внучке. Роза росла не по дням; а по часам, не зная болезней и прочих невзгод. В обществе постоянно толковали о тяжелом финансовое положении Франции, и никто лучше Жасмин не знал о том, какое существование приходится влачить беднякам. Ее симпатии безраздельно были на стороне миллионов полуголодных крестьян, обрабатывавших землю, на шее которых висело ярмо многочисленных феодальных повинностей в пользу землевладельцев, прожигающих жизнь в Париже и Версале, и королевских налогов. По своей натуре она была оптимисткой и возлагала большие надежды на будущее.
