Марина Струк - Обрученные судьбой
— Есть, — кивнула та. — Цвет пурпура. Цвет скорби по распятому на кресте Езусу.
— А можно ли и еловые ветви, что развешаны по Замку, украсить в честь Адвента? — спросила быстро Ксения, и Магда снова подняла на нее внимательный взгляд. По лицу панны явно читалось, что та что-то задумала, и теперь женщина решала — не повредит ли задумка панне, не опорочит ли та святое время ожидания великого праздника.
— В некоторых костелах, что в больших градах, как Краков или Вильно, я слыхала украшают и тканью, — проговорила Магда. — Но то костел, а то — Замок.
— Тогда пошли спросить к ксендзу, — сказала Ксения, все больше приходя в некое странное возбуждение своей затеей, уже заранее радуясь тому, что может выйти в итоге. Ожидать праздник Рождения Христова должно было отнюдь не в страхе, а в радости. И она более не желала бояться.
Послали к отцу Макарию. Тот поразмышлял почти половину дня, а после прислал ответ, что он не видит худого в том, что жители Замка так же выразят свою радость ожидания праздника Святого, коли и костел будет позволено украсить в том же духе. Это был тонкий намек прислать тех же тканей и лент, что будут украшать замок, но Ксения была готова подарить в латинянский храм даже что-то из своих камней за это разрешение.
Весь остаток светового дня в светлице, что была отведена в Замке под рукодельню, кипела работа. Ксения попросила часть служанок обвязать еловые ветви длинными полосами ткани цвета пурпура (цвет Девы Мари отец Макарий не допустил для украшения), что те и делали под четким руководством Магды, неожиданно для Ксении с энтузиазмом, принявшей эту задумку. Одна из гафорок Замка показала, как сооружать из длинных и тонких лент диковинные цветы. Ксения со своими паненками принялась делать их для украшения, чтобы потом прикрепить нитками к еловым гирляндам вместе с шелковыми бантами или нашить их вместе с короткими веточками ели на полосы пурпурного шелка, которыми Ксения задумала украсить и медные потолочные светильники.
В рукодельне работу сопровождал смех, шутки, которыми обменивались девицы, орудуя иглами. Грань между паненками и холопками стерлась, а та стена, что стояла между Ксенией и остальными вдруг испарилась. Она не ощущала себя более отторгнутой всеми, забылось одиночество, которое всякий раз атаковало ее, когда она была не с Владиславом. Ксения смеялась вместе со всеми, расспрашивала о предстоящих празднествах Рождества, и ей с удовольствием отвечали, подчас перебивая друг друга, толкая друг друга в бок, задорно смеясь над историями из минувшего года.
Последнюю залу закончили украшать, когда за окном уже темнело, под свет светильников, что держали в руках холопы, так норовившие заглянуть под юбки служанок, стоявших на скамьях и прикрепляющих цветы из ткани к гирляндам. Те визжали в ответ, шутливо толкали в плечи мужчин, не заметив Ксению, стоявшую в дверях, пришедшую глянуть на работу.
— Не надобно, повремени, — придержала она Магду, которая, видя суматоху, что творилась в зале, хотела поругать уж чересчур расшумевшихся слуг. Смех. Ей так не доставало его, того духа веселья, которым вдруг наполнился Замок ныне. Ксения словно вернулась в дни своей юности, когда так же веселилась с девицами в дни Коляд, когда те подталкивали ее сходить в баню судьбу свою спросить у духов. Разве могли духи поведать о том, куда занесет ее недоля? Или ее вела в эти земли доля?
Владиславу Ксения показала украшенные залы перед самым ужином, когда он возвратился из Заслава, где был по делам у местного войта. Она встретила его во дворе и поразилась вдруг, разглядев при свете факелов, с которыми ордината и его товарищей встречали слуги, как бледно его лицо, какие темные тени лежат под глазами, как резко выделяются черты его лица.
— Моя драга, — прикоснулся Владислав губами к ее ладоням, а потом повел ее прочь со двора, с мороза внутрь Замка.
— Я хочу тебе показать, — улыбнулась она, дотрагиваясь ладонью до его высокого лба, на котором снова залегли две глубокие складки, словно своим жестом могла разгладить их, стереть их. — Закрой глаза, Владек.
А потом взяла его за руку и повела вдоль светлиц в ту, самую большую залу, где стояло кресло ордината с высокой спинкой, где проводились приемы и сбор шляхты. Именно эту залу украсили богаче всех остальных, и именно ее первой хотела показать Ксения Владиславу, как результат дневной такой кропотливой работы.
— Гляди, — прошептала Ксения, поставив Владислава прямо в центр залы под большой потолочный светильник, и улыбнулась счастливо, видя его удивление, сменившееся восторгом, когда он огляделся по сторонам. А потом спросила, затаив дыхание. — Дивно?
— Дивно, — согласился он. — Это все — ты? Твоя задумка?
— Мне казалось, что так будет боле… — но договорить Ксения не успела — Владислав вдруг подхватил ее и закружил по зале.
Зелень еловых ветвей, яркий пурпур, блеск свечей и лица шляхты и слуг, что были в зале в тот момент, слились в одно пятно от той скорости, с которой кружил ее Владислав. Все горести и трудности забылись в этот миг. Женщине всегда свойственно облагораживать жилище, которое она считает своим домом. Знать, и Ксения начинает привыкать к Замку, как он всегда желал того.
Владислав поставил ее на ноги и ласково коснулся губами ее лба, зная, что не может позволить себе большего на виду у десятков глаз.
— Мне по нраву то, что ты сотворила с Замком, — прошептал он. Ксения подняла на его счастливые глаза.
— Даже если при том я потратила рулон дорогой ткани?
— Даже так. Можешь тратить тканей, сколько пожелаешь, — улыбнулся Владислав. — А потом так же удиви меня, когда я вернусь…
— Когда ты вернешься? — нахмурилась Ксения, и его улыбка потускнела.
— Казаки. Снова. Теперь уже на град приграничный напали. В осаде его держат. Я должен ехать. Немедля.
И она снова проводила его в дорогу, как делала это ранее, когда Владислав уезжал по своим землям этой осенью. Только тогда она провожала его со спокойным сердцем, зная, что эта поездка всего лишь дань хозяйственным обязанностям, а ныне…
Ныне во дворе Замка не был слышен шумный людской говор, ведь стремились говорить, как можно тише, будто боясь спугнуть свою судьбу. Кое-где даже слышался тихий женский плач, и следом мужской голос, что-то говоривший в ответ, успокаивающий. Только лошадиное ржание, лязг оружия, треск факелов.
Ксения не плакала. Отчего-то глаза ее были сухи. Но ее душа так же металась в тревоге, билось сердце в груди, отчаянно протестуя против того, что в очередной раз подготовила недоля на ее пути. Она сжимала пальцами ткань рукавов кунтуша Владислава, сминая бархат, не в силах заглянуть в его глаза, боясь того мига, когда он взмахнет рукой, подавая сигнал к отбытию. И вот он поднимает руку, и Ксения буквально повисла на его предплечье, цепляясь со всей силой в ткань.
