Анастасия Логинова - Усадьба
Все замерли в ожидании, что Евгений Иванович станет рассказывать анекдот, шутку или хоть фокус покажет, а тот предельно медленно расправлял свою десятку, укладывал ее в портмоне, а потом вдруг поднял перед носом кузины указательный палец.
— И что? – изумилась моя подруга.
Ильицкий, не меняясь в лице, несколько раз согнул палец. Губы Натали дрогнули, но она совладала с собой и только вымолвила сухо:
— Я уже давно не смеюсь над подобными глупостями.
Тогда Ильицкий изобразил тем же пальцем «змейку» — и тут Натали не выдержала: зажала обеими руками рот и согнулась пополам от хохота.
— Что и требовалось доказать, - изрек с каменным лицом Ильицкий.
В отличие от сына даже матушка Евгения Ивановича сегодня была на высоте: ей выпало прочитать стихотворение, и та, молитвенно сложив руки, нараспев начала:
— Я к вам пишу! Чего же боле…
Людмила Петровна излишне театрально пыталась изобразить влюбленную девицу, показывая, что с самоиронией у нее все в порядке, а все смеялись – не над ней, а, скорее, над образом.
Когда же в середине стиха Людмила Петровна сбилась и начала нести явную «отсебятину», ей на помощь вдруг пришла Лизавета Тихоновна, дочитывая стих в той же манере. А вскоре и вовсе начался театр в лицах: Натали сунула в руки мачехе раздобытый где-то веер – видимо для большего соответствия образу Татьяны; князь Михаил Александрович, поддавшийся всеобщему веселью, изображал на заднем плане кого-то задумчивого со страусовым пером и газетой, а Лизавета, окончательно войдя в роль, пылко читала:
— ...Незримый, ты мне был уж мил, твой чудный взгляд меня томил… - обращаясь, естественно, к тезке Онегина.
Такого даже Ильицкий не выдержал и соизволил улыбнуться.
Я же в который раз удивлялась этим странным русским: как они умудряются за одну всего лишь неделю поссориться, всем вокруг давая понять, что враги отныне и на век, а потом помириться с той же страстностью.
— Михаил Александрович, а вы кого изображали? – спросила Натали, когда представление было окончено.
Князь жалко оглянулся, ища взглядом хоть кого-то, кто догадался, но, так как таковых не было, ответил:
— Так Пушкина же… он как будто сочиняет эти стихотворение, понимаете?
— Ммм… - изобразила удивление Натали, - как это мило…
С заданием князю Орлову не повезло: моя подруга велела ему бежать к дояркам и принести ей кружку парного молока.
— Ну, что уж ты, Наташенька!.. – тут же возразила ей Людмила Петровна. – Ежели хочешь пить, так давай Дашутку позовем?
— Нет-нет, я принесу! – Мне показалось, что Михаил Александрович только рад был исполнить прихоть Натали.
— Вот и славно, вот и славно! – захлопала она в ладоши. - А теперь следующий: - зажмурив глаза, Натали вынула из вазы серебряный портсигар и важно сообщила: - Этому фанту я повелеваю… поцеловать меня!
Только после этого она открыла глаза и с наигранным удивлением посмотрела на портсигар:
— Кто же этот счастливец?
Все молчали, изумленные выдумкой моей подруги, а мне даже не верилось, что она говорит всерьез. Лишь не успевший еще уйти за молоком князь попытался что-то сказать, но – так и не смог.
И тут с премерзкой улыбкой на губах заговорил Ильицкий:
— Андрюша, друг мой, кажется, это твой портсигар?
— Точно – мой, - не сразу отозвался Андрей и еще медленнее добавил, - спасибо тебе, Женя, что подсказал.
Я не сомневалась, что Натали подстроила это, но изо всех сил делала вид, что меня происходящее не трогает. Только глядела на Натали и ждала, что она хотя бы покраснеет.
Но та только забавлялась:
— Ну же, Андрей Федорович, смелее!
— Клянусь, я не встречал девушек, подобных вам, Наталья Максимовна, - ответил на это Андрей, имея в виду, наверное, ее смелость, после чего приблизился, взял ее руку и поцеловал.
Кажется, Натали была обескуражена, а я не сдержала улыбки – Андрей великолепен! Как он умудряется выходить из самых неловких ситуаций, не теряя своего обаяния?
— Я думаю, довольно на сегодня игр, - изрекла после этого поцелуя madame Эйвазова, и я была с нею вполне солидарна.
— Нет, отчего же – напротив, наконец-то становится интересно… - рассмеялся Ильицкий. – Можно теперь я буду ведущим?
— Нет!!! – ответило ему несколько голосов сразу, включая даже его маменьку.
Но Ильицкий их ровно не слышал, а только взял в руки вазу с оставшимися «фантами», как будто прицениваясь к ее содержимому.
Больше всего мне в этот момент хотелось раствориться в воздухе, потому что я понимала – он не упустит возможности испортить мне настроение. На что угодно я готова была спорить, что Евгений Иванович достанет сейчас мою брошку.
И я даже изумилась, когда поняла, что ошиблась:
— Чьи эти очаровательные женские часики? – вопросил Ильицкий, вынимая новый предмет. И тотчас отыскал взглядом Эйвазову, которая утомилась чтением стиха и теперь сидела подле окна, затягиваясь папиросным дымом. – Лизавета Тихоновна, я так сразу прям и не могу выдумать задание, достойное вашего залога... Часики-то золотые, должно быть? – уточнил он.
— Позолоченные, - отозвалась Эйвазова со снисходительной улыбкой, - к тому же не работают. Можете оставить себе, Евгений Иванович.
— Фу, какая вы бука, Лиза, - в манере Натали отозвался тот, убирая, однако, часики в карман, и снова запустил руку в вазу.
Я снова напряглась, не сомневаясь, что на этот раз он точно вытащит мой фант. Но Ильицкий извлек на свет Божий сережку, принадлежащую Натали. Моя подруга глядела на него исподлобья, справедливо ожидая le châtiment[23] за все свои проделки, но все равно смело признала сережку своей.
— Как долго я ждал этого момента… - хищно выхаживал вокруг нее Ильицкий и, наконец, изрек: – итак, повелеваю, дорогая кузина, вам на одной ноге проскакать из этого угла гостиной в тот.
Право, глупо было ожидать от этого человека, что он дал бы в задание что-то безобидное, вроде пения куплетов или чтение стихов, но и то, что выдумал он, было не так уж отвратительно. Хотя, я все равно сочла бы подобное унизительным. А Натали, кажется, только обрадовалась:
— И всего-то?!
С этими словами она чуть приподняла юбки, оголяя щиколотки, скинула свои башмачки и, поджав одну ногу, совершила требуемое. При этом, правда, оступилась один раз, едва не упав на руки стоявшему рядом Андрею, но, я думаю, и это она сделала нарочно.
— Вот видишь, и тебя рассмешить очень просто, Женечка! – Закончив, Натали снова обулась и забрала свою серьгу из рук совершенно довольного выходкой Ильицкого.
А потом, к моему удивлению, Ильицкий отставил в сторону вазу и сказал:
— Ну, что ж, господа, было и впрямь весело. В столовой, судя по всему, уже накрывают ужин.
— Да-да, - подхватила Лизавета Тихоновна, - прошу всех в столовую.
Я не решалась сразу напомнить о себе, но все же спросила:
— А… могу я получить назад свою брошь?
Ильицкий взглянул на меня так, будто и впрямь не помнил о моем существовании до сего момента. Но быстро спохватился:
— Не так просто, Лидия Гавриловна, - он передумал покидать гостиную и снова устроился в кресле, вынимая из вазы мою брошку – последний оставшийся «фант». Покрутил ее в пальцах и зачитал выгравированную на внутренней стороне надпись:
— «Pour ma petite Sophie du Grand T.[24]». – Как я и предполагала, его французский был ужасен. А потом он спросил: – так прежнюю хозяйку сего украшения зовут Софи?
— Знать это и есть ваше желание? – уточнила я со сдержанной улыбкой.
— Наверняка ответ банален и скучен: Софи, очевидно, является вашей матушкой. Мне больше интересно, кто такой «Большой Т.», особенно учитывая, что батюшку вашего звали Габриэль, - он поднял взгляд на меня, как будто проверяя мою реакцию, а потом сказал равнодушно: - ну, да ладно… лучше спойте нам что-нибудь. Частушку, например.
И поудобнее устроился в кресле.
— По-русски?.. – уточнила я, понимая, что лучше бы тоже попрыгала на одной ноге.
— Можете по-французски – это было бы не менее забавно.
Мне казалось, что я уже слышу смешки за спиной и не могла не догадаться, что во время моего исполнения их будет еще больше. Впрочем, тут же прозвучал несколько возмущенный голос Андрея:
— Ильицкий, имей совесть.
— Нет-нет, Андрюша, ты ведь сам предложил сыграть в эту игру! Ну, так что, Лидия Гавриловна, вы будете петь?
Мне кажется, я уже почти ненавидела этого человека: его намеки были обидными всегда, но теперь, после его комментариев, относительно гравировки на брошке, они и вовсе стали грязными и совершенно недопустимыми. Ожидать, что после этих оскорблений я стану петь ему частушки, было немыслимым с его стороны.
Памятуя, что Лизавете Тихоновне удалось-таки избежать выполнения заданий, я попыталась отшутиться:
— В другой раз, Евгений Иванович, я сегодня не в голосе.
