Её Сиятельство Графиня - Лика Вериор
И жила я так, под присмотром нянек да камеристок, в тишине и покое, пока, пару лет тому назад не застала меня другая напасть:
«Высочайшимъ Императорскимъ указомъ даровано графу Владимиру Вавилову посмертное помилованіе и снятіе всякихъ ограниченій съ него и запретовъ, и къ тому возвращеніе ему правъ, передающихъ наслѣдованіе. Имперія Россійская выражаетъ признательность роду Вавиловыхъ за пріумноженіе казны государственной и, съ обеспокоенностью, даруетъ графу Фёдору Вавилову высочайшій бракъ съ нынѣ графиней Елизаветой Вавиловой.»
То есть со мной.
Указ этот, в высшей степени смешной, зачитывать я никакого смысла не вижу, однако же, без всякого сомнения могу сказать, что на мне наш род и прервётся. Даже ради сохранения нашего имени… Нет уж, кузен, молюсь, что ты издохнешь, как и все до тебя, ещё до моего приезда.
Милостивый государь — успев до кончины своей — даровал роду Вавиловых невероятный шанс, не спросив пожеланий. Мне и без того хорошо жилось. Да, в ссылке, позабытой обществом, но этим обществом забытой быть только в радость. Так ли страшна ссылка, когда не каторжничаешь, а поживаешь в усадьбе с видом на море, на мягких постелях и в свободе, только отдалённо от столицы возможной? Не страшна, скажу я вам чистосердечно, а очень даже любима.
И всё же один момент из государева указа нельзя обделить вниманием.
«Бракъ заключенъ, записанъ въ церковные лѣтописи и расторгнутымъ быть не можетъ. По сему Елизавету Вавилову приказано вернуть во столицу для соединенія съ семьею съ отсрочкою до достиженія возраста удобного.»
Как пел народ — без меня меня женили, и слава Богу на тот момент мне был только шестнадцатый год, в наш век для брака немодный. Свадебных церемоний я бы точно не пережила — удавилась бы на месте! Вот бы было о чём сплетничать по салонам… А так хоть словно бы и подготовилась, близится моё восемнадцатилетие и чувствую я себя куда более способной к новой жизни.
Отказаться от этого брака? Едва ли я могла. Отец давно почил, связей у нас почти не осталось, а Мирюхины слишком далеко от столицы, чтобы иметь хоть какое влияние. Да и стоило ли напрашиваться на ещё большую немилость? Я положилась на Господа, Он никогда меня не оставит. Да и… глубоко внутри мне хотелось перемен. Чего значительно в своей жизни я могла бы сделать, сидя в четырёх стенах, не имея влияния. А в столице? Возможно, нося вавиловские гербы, я смогу сделать хоть что-то — для семьи, для себя, для людей — что-то значимое.
Шёл уже третий месяц нашего путешествия. Тёплые южные пейзажи, горы, давно сменились промозглыми лесами, бушевала осень и мне оставалось лишь радоваться, что ничто не задержало нас в пути излишне — зиму я бы вряд ли перенесла. Каждый привал Дарья прогревала камни и угли и подкладывала их под моё сиденье, но я всё равно мёрзла и дважды заболевала, что, вкупе с малочисленным, но всё же эскортом, присланным для безопасного конвоя, замедляло нас.
Вавилова. По отцу и… по мужу — как бы мне ни хотелось забыть об этом удручающем факте. А значит, земли по ту сторону витража — мои земли, люди — мои люди, а вся эта грязь, болезни, обесчеловеченность — на моей совести.
Вина за горе каждого увиденного в пути тревожила сердце, дорога теперь казалась бесконечной. Природная моя самопредвзятость не давала мыслить здраво, и казалось, за всю жизнь я не видела ни земель, ни крепостных забытее и печальнее. Хотелось выскочить к ним — к людям — и клясться на коленях, что не знала об их положении, что — ей-Богу! — поменяю их жизни к лучшему, и на то в обмен свою собственную жизнь положу.
Однако разум и воспитанная предприимчивость местами брали верх над драмой, оценивая и густые леса, и богатые поля, и нет-нет, да выложенные крупным камнем или доской дороги, по которым было до ужаса приятно ехать. Я знала, что происхожу из богатого рода, но никогда не могла и мысли допустить о действительной величине этого богатства. Боюсь узнать по приезде, что часть имущества проиграна или пропита, а другая — через подлость и суды отобрана ближайшими соседями.
Впрочем, граф Егор Мирюхин, хозяин и поместья, и ссылочных земель, на коих мне довелось расти, взявшийся заботиться обо мне ещё при жизни батюшки и бывший его добрым товарищем, уверял, что кузен, хоть и никчёмен без меры, а удачлив также — без меры, и умудрился ничего не то что не проиграть, но и приумножить в малой степени, заимев пару усадеб от своих — вероятно бывших — карточных товарищей.
И всё же ни в каком другом направлении состояние Вавиловых Феденька не приумножил, и там, где можно было улучшить положение и арендаторов, и крепостных, всё было ровно без изменений уже не первый десяток лет, лишь налог платился исправно — ежегодно всё больший и больший. Оттого, видимо, и крепостной такого вида, что возделывать нечего без барского указа, а уплата — как с богатых земель, и платит-то кто — не дворянин из золотых коллекций, платит крестьянин — из скудных своих обедов, из добытого с потом зерна, из худой скотины да из пустых карманов — кровью платит.
Темнело, и экипаж мой, прибавляя волнений, набрал скорость. Для всякого путешественника — будь он один или же под охраною, дурным знаком казалось ехать по вечернему мраку. Возничий обещался довести до стоянки вот-вот, но пока мы ехали и ехали, и ничего не предвещало двора для ночлежки или, на худой конец, станции для смены лошадей.
Глава 2
Князь Демид Воронцов
В часе езды до постойного пункта
Негоже было верить в злых духов, что путают дороги и уводят не туда, но Демиду не на кого было грешить — казалось, лишь нечистая может отвратить его от пути, которым он не первый год ездит и знает каждое дерево, каждый овраг.
И вот, смотрите-ка, словно бы заблудился — по его расчётам уже должна бы виднеться стоянка, но то ли туман неосязаемый, то ли дымка потусторонняя никаких огней разглядеть не давали.
Он нервничал. Боялся прибыть в Петербург и с порога встретить весть о смерти отца. Нет-нет, он желал бы знать для начала, прочитал ли тот оставленное на прощание сентиментальное письмо, и — так глупо! — надеялся, что, расчувствовавшись от сыновьей
