Барбара Картленд - Любовь священна
Не было ничего удивительного в том, что многие мужчины, желая сберечь свою свободу, избегали молоденьких девушек, предпочитая им замужних женщин. Притязания какой-нибудь честолюбивой матушки были для них гораздо опаснее, чем ревность мужа. Более того, общество довольно легко прощало подобную связь, если только соблюдались элементарные нормы приличия.
Следуя примеру принца Уэльского, золотая молодежь считала, что красивая молодая женщина, прожив с мужем десять лет и одарив его сыном и наследником, все больше и больше ищет внимания постороннего мужчины.
Герцог, разумеется, не отказывался от приглашений, если они исходили из вызывающе-искушенных уст и вопрошающих взглядов из-под темных ресниц. Он метался от одной хорошенькой женщины к другой, или, как кто-то заметил, «от будуара к будуару», пока не встретил леди Миллисент Уилдон.
Милли, как называли ее все, даже фанатики, покупающие фотографии так называемых «профессиональных красавиц», взволновала герцога с первой же встречи.
Она была смуглой и гибкой, с осиной талией, словом, отвечала самым строгим эталонам моды того времени. Дочь герцога, она вела себя вызывающе еще с тех времен, как закончила школу. Но леди Милли была уверена, что ее красота дает ей право быть не особенно разборчивой в действиях.
Ее родители, не желая иметь неприятностей, выдали дочь замуж в семнадцать лет за человека на тридцать лет ее старше. Лорд Уилдон был богатым, влиятельным при дворе, но на редкость скучным человеком.
Он, однако, гордился красотой своей жены, а у леди Милли хватало ума на то, чтобы дать понять мужу, что знаки внимания со стороны многочисленных поклонников ей просто доставляют удовольствие, но ни с кем из них у нее нет ничего серьезного.
В этом была доля правды, пока в жизни леди Милли не появился герцог. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и страстное желание неумолимо сближало их все больше и больше.
Герцог знал многих женщин, но никогда не встречал столь ненасытной, требовательной и дьявольски обольстительной. Их роман невозможно было скрыть, и связь герцога и леди Милли стала известна в свете с самого начала. Если сам лорд Уилдон закрывал глаза на очередное увлечение жены, то лишь некоторые осуждали поведение влюбленных, хотя разговоры о них всегда сопровождались улыбками и прозрачными намеками.
Все карты смешала внезапная смерть лорда Уилдона от сердечного приступа.
Леди Милли была в глубоком и очень долгом трауре, следуя традиции, заложенной королевой Викторией. Герцогу поэтому было трудно часто видеться с леди Милли, хоть им все-таки удалось даже в первые шесть месяцев несколько раз тайно встретиться.
Потом им встречаться стало гораздо проще.
Их, как правило, одновременно приглашали погостить в один и тот же дом, где хозяйки старались поселить их в соседних комнатах.
Конечно, леди Милли еще не могла, как прежде, активно участвовать в светской жизни, но зато ее дом в Лондоне находился в двух шагах от дома Этерстона. Их роман возобновился с прежней страстью.
Герцога, правда, немного раздражала таинственность, окружавшая их свидания, и настойчивость, с которой леди Милли пыталась привязать его к себе. Он привык, что может в любое время переехать из Лондона в деревню, из Коуэса, где неизменно одерживал победу на скачках, — в Эпсом, где выезжали его лошадей.
Леди Милли была недовольна, когда он покидал ее, и продолжала дуться, когда он возвращался. Герцогу это начинало немало досаждать.
Наконец год траура почти истек, и она решила, не спросив на то согласия Этерстона, поехать с ним в Монте-Карло.
Огромная белая вилла была построена его отцом посреди великолепного тропического сада, и в ней одновременно могли поселиться около пятидесяти гостей. Вилла, однако, всегда была пуста — ведь герцогу хотелось хоть несколько недель отдохнуть после исключительно напряженной жизни зимой.
Он много занимался спортом и, находясь в гуще политических событий, имел большое влияние в палате лордов, о чем не догадывались даже его близкие друзья.
— Мы замечательно отдохнем в Монте-Карло, — твердо сказала леди Милли, — и нам незачем больше играть в прятки со всем светом! Через месяц я наконец сниму черное платье и буду полностью свободна!
Слово «свободна» в ее устах следовало понимать однозначно, а во взгляде, который она бросила на герцога, был открытый вызов.
Но герцог промолчал. В глубине души он знал, что неизбежно женится на леди Милли, но что-то останавливало его каждый раз, когда он хотел сказать ей об этом.
Для его друзей их брак был предрешен.
Особенно герцога раздражало, что его имя совершенно открыто связывали с именем леди Милли, а когда хозяйки говорили со скрытым подтекстом: «Я поселю вас и нашу дорогую Милли рядом разумеется!» — герцог внутренне негодовал.
Он убеждал себя, что было бы безумием полагать, что можно сохранить в тайне столь продолжительный роман, хотя из-за этого их встречи теряли половину очарования. Они неумолимо двигались по проторенной дорожке, так хорошо знакомой герцогу по его предыдущим романам.
Милли была бы ему хорошей женой. Общество предпочитало, чтобы в их кругу не было никаких сюрпризов, и молодой человек из аристократической семьи должен был жениться на девушке своего круга. С этой точки зрения Милли герцогу подходила как никто другой. Ей бы пришлись очень к лицу фамильные бриллианты Этерстонов, да и хозяйка из нее получилась бы отличная. И все же чего-то в ней не хватало, а чего именно — он не мог понять.
Когда Милли была в его объятиях, когда ее уста жадно искали его губы, он чувствовал, что тонет в ее чувственном экзотическом аромате. И тогда, в порыве страсти, он забывал обо всем.
Подъезжая к Монте-Карло, герцог вдруг с отвращением подумал, что на вилле они будут не одни, и им придется предаваться любви чуть ли не под носом у многочисленных гостей.
Он и сам не мог объяснить столь резкую перемену настроения. Просто ему не нравились многозначительные взгляды друзей, едва заметные улыбки женщин, а также всеобщая уверенность, что он непременно проведет ночь в спальне Милли. Герцога выводило из себя даже то, как ему говорили «спокойной ночи» и «с добрым утром». Кроме того, ему было противно украдкой пробираться по коридорам собственного дома, тайком входить в спальню Милли и как можно тише закрывать дверь. Он знал, что она всегда ждет его, что сейчас же обовьет его руками и заставит забыть обо всем, кроме жгучей страсти.
В первые два или три дня пребывания в Монте-Карло Милли была неожиданно молчалива. В ее взгляде чувствовалась обида, и Этерстон догадывался, что вертелось у нее на языке.
