Барбара Картленд - Любовь священна

Барбара Картланд

Любовь священна

Глава 1

1887

Герцог Этерстон стоял на палубе яхты «Морской лев», которая шла под парами к Алжиру.

Было еще очень рано, но необычный полупрозрачный солнечный свет, характерный для Северной Африки, уже предвещал нестерпимую жару. Ослепительно белые пляжи на фоне изумрудно-зеленых холмов в сочетании с лазурной голубизной моря делали бухту каким-то неземным местом.

У герцога было далеко не радужное настроение, и он хмуро смотрел на толпу, собравшуюся на набережной и праздно смотревшую на медленно движущуюся яхту. Он почти не спал сегодня ночью и еще не отошел от гнева, в порыве которого приехал в порт Монте-Карло, откуда немедленно вышел в море.

Герцог, подверженный частой перемене настроения, так же легко и быстро менял решения, но при этом довел организацию своего быта почти до совершенства. Слуги в его многочисленных домах не нуждались в специальном оповещении о его приезде. Каждый свой особняк он посещал не чаще одного раза в три месяца, но все всегда проходило по заранее отработанному плану.

Путешествовал герцог обычно налегке, так как в любой из его резиденций имелось все необходимое. Иногда он даже отправлялся в дорогу один, ведь всюду, куда бы он ни приезжал, его ждали секретарь и камердинер.

Всем была известна эта удивительная для тридцатичетырехлетнего мужчины черта — стремление во всем к совершенству, — а от своих слуг он в первую очередь требовал уюта и комфорта.

И вот в его жизни, до сих пор такой безоблачной, грянула буря. Именно эта буря вывела его из равновесия и послужила причиной того, что он, сам того не ожидая, оказался в древнем порту Алжира.

Алжир справедливо называли Садом Богов, но от этого настроение герцога нисколько не улучшалось, и он по-прежнему мрачно смотрел вдаль.

«Морской лев», наконец, причалил, в чем экипажу его светлости шумно пытались помочь многочисленные лодочники, и моряки, более походившие на банду пиратов и головорезов, вышедших на набережную.

Герцог спустился вниз.

В салоне уже был сервирован завтрак, и он сел за стол с таким видом, будто и не надеялся, что ему подадут что-нибудь мало-мальски вкусное.

Официанты прислуживали герцогу, сохраняя почтительное молчание они были приучены говорить только тогда, когда к ним обратятся.

Герцог отведал полдюжины блюд, приготовленных первоклассным поваром, и, по мере того как трапеза подходила к концу, все более и более смягчался. Когда завтрак был окончен и официанты, не произнеся ни слова, удалились, Этерстон остался один в роскошном салоне яхты, не имеющей себе равных во всем мире.

«Морской лев» был пожалован его светлости только год назад, и он вспомнил о яхте в прошлую ночь, когда в порыве гнева покидал казино.

Уже сидя в экипаже, он увидел своего секретаря полковника Грейсона, поспешно выбегающего из казино.

— Уезжаете, ваша светлость? — все еще не веря в это, спросил тот.

— Да, — односложно ответил герцог.

— Вы забыли о званом ужине? Он ведь устроен по вашему требованию.

— Отложите его.

Полковник Грейсон был крайне удивлен, но в ответ лишь тихо произнес:

— Хорошо, ваша светлость!

— Прикажите кучеру отвезти меня в гавань, — сказал герцог. — И еще, Грейсон, сделайте так, чтобы этих людей больше не было на моей вилле. За исключением миссис Шерман, разумеется.

Полковник Грейсон пытался возразить, но не решился и только спросил:

— Они должны покинуть ваш дом немедленно, ваша светлость?

— Завтра утром, — ответил герцог тоном, не допускающим возражений.

Полковник Грейсон сделал шаг назад, и лакей в ливрее Этерстонов, известной в Англии не менее королевской, захлопнул дверь экипажа с изображенным на ней фамильным гербом.

Лакей стоял в ожидании приказаний, и полковник Грейсон неохотно произнес:

— Отвезите его светлость в гавань.

— Слушаюсь, сэр.

Лакей вскочил на козлы, кучер стегнул лошадей, и они помчались в гавань, дорога к которой пролегала по крутому холму.

Яхта выходила в открытое море из маленькой бухты у высокой скалы, на которой расположились королевский дворец и казино, своим белым куполом напоминавшее свадебный торт. Пока яхта прокладывала себе путь между другими судами, стоящими на якоре, герцог на палубе напряженно смотрел вперед. Он не замечал ни огней Монте-Карло, придававших городу почти сказочный вид, ни сияющих на черном небе звезд.

Герцог был вне себя от гнева.

Как, спрашивал он себя, можно было попасть в такую ситуацию, как он мог не предвидеть этого?

Герцог Этерстон был одним из блистательнейших женихов Великобритании. Состояние его отца уступало лишь королевскому, и, будучи еще ребенком, герцог знал, что в один прекрасный день все будет принадлежать ему. Обширные поместья, окружающие замок Этерстонов, охотничьи угодья в Шотландии и Лейчестершире, развалины родовых замков в Корнуоле и земли вокруг них и наконец дом в Лондоне — всем этим он будет владеть, когда подрастет.

И все это была лишь малая часть несметных богатств дома Этерстонов.

Картины, мебель, ковры, драгоценности, которыми владели многие и многие поколения семьи, конюшня с великолепными лошадьми, экипажи — обо всем этом можно было только мечтать.

Среди заграничных владений особенно выделялись особняк в Париже, замок в Арденнах, где можно было поохотиться на кабанов, палаццо в Венеции и вилла в Монте-Карло.

И конечно же, владея столь многим, как он не мог не чувствовать себя самым счастливым?

Став немного постарше, Этерстон понял, что его счастье ему отравляло то, что многие женщины интересовались не столько им, сколько его богатством. К тому времени, когда он закончил Оксфорд, сотни матерей пытались всеми правдами и неправдами сделать его своим зятем.

Бывая в хорошем настроении, герцог посмеивался над многочисленными уловками, с помощью которых от него хотели добиться рокового признания, связав себя с одной женщиной на всю оставшуюся жизнь.

Он твердо решил, что не женится, пока не полюбит по-настоящему, и ничто не заманит его в сети брака, подобно тому как это случилось со многими его друзьями.

Но в викторианском обществе такому завидному жениху, как герцог Этерстон, было почти невозможно избежать расставленных ему ловушек. Беседа наедине с незамужней юной леди уже могла послужить предлогом для женитьбы. Если молодой человек дважды танцевал с девушкой на балу, это уже давало обширную пищу злым языкам, ну а третий танец был равносилен объявлению о помолвке в колонке «Таймс».