Гелена Мнишек - Майорат Михоровский
Оба часто гуляли на аллее дез Англе. Как-то они отправились туда в полдень, день выдался ясный, солнечный, типичный для Ниццы. Слегка взволновавшееся море казалось сверкающим голубым бархатом, чуточку смятым, перевитым жемчужными нитями — это пенные верхушки длинных. волн, далеко протянувшихся, казались кружевной оторочкой дивного бархата.
Майорат, откровенно скучавший, говорил мало, больше слушал грубоватый голос графа Доминика, рослого, могучего мужчины лицом некрасивым, но безусловно умным.
С ними разминулся молодой человек, высокий, стройный. Элегантный белый костюм облегал его, как перчатка. Мягкая шляпа, продуманно сдвинутая на затылок, открывала нервное лицо блондина лет двадцати двух.
Он склонился над блокнотом и писал в нем, довольно громко бормоча что-то под нос. Зажав трость под мышкой, он размашисто шагал вперед, не обращая внимания на окружающих.
— Вышел проветриться, — сказал Гербский.
— Вы его знаете?
— Только со стороны, нас не знакомили. Он всегда так держится: что-то пишет в блокноте, никого не замечая; разговаривает сам с собой. И еще играет, спаси Господи! Потому я и сказал — вышел проветриться…
— Играет?
— Дни напролет проводит в казино. А ведь совсем юнец!
— Поляк?
— По-моему, да. Но имени не знаю. Дни он проводит в Монте-Карло, а здесь лишь ночует.
— Любопытно… — прошептал Вальдемар, провожая взглядом стройного юношу.
— Почему вы так заинтересовались им? Достаточно типичная картина для этих мест…
— Я его знаю.
— Вот как?
— Не помню, где и когда, но мы виделись… Нужно будет его найти.
Через несколько часов Вальдемар направился в Монте-Карло. Он сел на скамейке напротив входа в казино и внимательно разглядывал прохожих.
Незнакомый юноша все больше интересовал его.
Михоровский задумчиво смотрел на человеческую мозаику, на их лихорадочные движения, на лица с одинаковым выражением, словно отмеченные Каиновой печатью. Он знал, что приводит их в такое состояние — жажда золота. Она есть у каждого из них, в одних она проявляется слабее, в других — не в пример сильнее. У одних под влиянием достатка эта золотая лихорадка так никогда и не пробуждается, у других — подавляется сильной волей и рассудком, а третьих, завладев всем существом, приводит к преступлению. Но тот, кто совершенно лишен тяги к золоту, не ценит и самой жизни. Полное безразличие к деньгам — неизменный спутник апатии или столь пылкого идеализма, что теряется всякая связь с реальной жизнью. Конечно, меж стремлением заработать, уважением к деньгам и жаждой золота — пропасть. Люди с сильной волей и трезвым рассудком, стремящиеся заработать больше, не ощущают вожделения к желтому металлу. Разве что порой, проходя мимо горок золотых монет на столах казино, они на миг теряют душевное равновесие — но лишь на миг, тут же опамятовавшись. Так случается с реалистами, страстные идеалисты, в обычных условиях не придающие никакой цены золоту и брезгующие им, очень часто превращаются в игорных маньяков, стоит им попасть в казино.
Казино способно пробудить жажду золота в любом, а особенно если речь идет о натуре горячей, азартной. Казино обладает, поразительным искусством возвращать идеалистов с небес на землю, взгляд поэта, миг назад затуманенный романтическими видениями, с орлиной зоркостью прикован теперь к рулетке…
Внезапно Михоровского охватил невольный порыв — вырвать отсюда юношу! Молодой человек уже ступил в пещеру молоха, пожирающего души и умы, выплевывающего холодные моральные трупы, ненасытного, ужасного…
Вырвать его, пока не поздно!
Михоровский не понимал, почему он так озаботился вдруг судьбой совершенно чужого ребенка — да и не пытался понять. Он хотел спасти гибнущего, вот и все… Он сам играл когда-то за этими столами, но у него было слишком много денег и выигрыш не интересовал его совершенно. И все же втянулся в игру — ради азарта. Потом, устыдившись самого себя, навсегда покинул зеленые столы. Он рано ощутил на устах горький привкус отвращения к себе. Каждый чувствует это — но иногда бывает слишком поздно… А юноша еще не погиб, его следовало Спасать…
Вальдемар вздрогнул. Он услышал в боковой аллее молодой голос — явно принадлежавший человеку, о котором он только что думал.
Вальдемар знал этот голос! Откуда?
Юноша вышел из-за деревьев. Он горячо говорил по-польски тучному брюнету:
— Уверяю вас, это в последний раз. Если я и теперь проиграю — что ж, пусть дьявол утешится…
— Бросили бы Вы эту рулетку! — рассудительно сказал брюнет.
Молодой человек рассмеялся:
— Прекрасно! Все равно, что сказать утопающему: «Бросил бы ты эту воду!»
Брюнет что-то ответил, но майорат уже не слышал его — оба вошли в казино. Вальдемар вскочил, направился следом.
— Чей это голос? Чей? — размышлял он, потирая лоб.
XVII
В игорном зале Вальдемар присел на канапе, внимательно присмотрелся к окружившей столы толпе и вскоре нашел молодого человека, не сводившего завороженного взгляда со своей ставки. Брюнет стоял рядом.
Игра затянулась надолго. Сухие, характерно бесстрастные голоса крупье звучали зловеще, словно уханье филинов в ночном лесу. Звяканье золотых монет, тяжелое дыхание игроков, стоны разочарования, печальные вздохи неустанно сопровождали игру дьявольской музыкой.
Майорат, видя лишь спину юноши, рассматривал и других. Щеки женщин пылали, глаза горели алчностью, волосы растрепались, шляпы обились в сторону… Игра поглотила их. Окружающий мир перестал существовать. Михоровский, желая знать, как выглядит сейчас ли до странного юноши, перешел на другую сторону стола. Но привлекло его все же не выражение лица увлеченного игрой молодого человека, а само это лицо.
— Кто же это?! — шептал Михоровский.
Вдруг всколыхнулись давние воспоминания. Это лицо… эти глаза… Да! Что-то очень знакомое!
Взгляд молодого человека блуждал по столу, мимолетно скользнул по груде золота, и на лице его в этот миг явственно читалось: «О злато! Ты противно мне, я презираю тебя — но ты будешь моим!» На крупье юноша смотрел иронически, а публики не замечал вовсе. У него был такой вид, словно игра шла для него одного. Его глаза светились не алчностью, а скорее любопытством. Полные, свежие губы, алевшие под тонкими, только что пробившимися усиками, то складывались в трубочку, словно юноша собирался свистнуть, то кривились в усмешке, то приоткрывались, обнажая белоснежные зубы. На худом благородном лице то мелькал испуг, то появлялась дерзкая ухмылка, тогда он касался ладонью лба, приглаживая пышные, зачесанные назад светлые волосы.
