Гелена Мнишек - Майорат Михоровский

Мыслями он оставался с дубами..

К счастью, их погибло немного. Сраженные колоссы, лишившиеся жизни, души… Они умолкли навечно, не зашумят уже никогда могучими кронами.

Майорат глубоко вздохнул.

И ощутил пронизывающую боль в боку.

«Неужели я ранен?» — подумал он.

ХIII

Болезнь подступила внезапно и овладела им с удивительной быстротой. Майорат кашлял, пронизывающая боль в боку крепла.

Потом появился кашель с кровью.

Временами Михоровский погружался в беспамятство.

Горячка схватила его убийственными когтями.

Его сильный, всегда сопротивлявшийся недугам организм на сей раз был сломлен. Воспаление легких мстительно разгоралось, цепенели от холода мускулы, кровь, разум. До сих пор майорат никогда не болел, и теперь в борьбе с неизвестным прежде врагом терял силы с поразительной быстротой. Белочеркассы замерли в тревоге, в Глембовичах воцарилась напряженная тишина. Тревожные телеграммы ловчего Юра собирали к ложу больного врачей, заставляли родных готовиться к худшему, обрушивались, как удар молнии.

Но никто не знал в точности, что же произошло. Телеграммы были пугающие, но непонятные. Ранен или болен?

Люция не знала, куда себя деть от этой неопределенности, но скрывала от дедушки весть, способную убить его.

И как-то в белочеркасском особняке вспыхнула паника.

Спасения нет!

Это трагическое известие разнеслось по дому, как чума. Тот, кого оно настигало, бледнел, замирал, понурив голову. Пугающие слухи, разлетавшиеся от постели больного, тихонечко отзывались по углам печальным эхом, звучали, часто прерываясь спазмами плача. Юр проводил сутки напролет у дверей больного, и никакая сила не могла его заставить уйти оттуда. В спальне было тихо, как в могиле. Тишина, тяжкая атмосфера вечернего сумрака, тусклый свет ночника и печаль тревожного ожидания: выживет ли?

В углу сгрудилась кучка одетых в черное докторов, на подушках — голова мечущегося в жару майората, в ногах постели — полуживая Люция. Она приехала днем, и, встреченная словами «Нет никакой надежды», словно перестала быть живым существом, рухнула без сил возле Вальдемара. Она спешила сюда по зову своей любви, а теперь жаждала умереть, чтобы избежать удара, готового вот-вот обрушиться. Люция не сознавала, где находится, что происходит вокруг. Ее душа превратилась в сплошную открытую рану. Но никто не слышал ни единого ее стона, не видел ни одной слезинки. Слезы поглощало одеяло на постели Вальдемара. Через несколько часов доктора уже привыкли к виду одетой в черное девушки. И свете тусклой лампочки ее светлая коса струилась по черному платью и одеялу ясным ручейком.

Часы проходили, словно столетия войн. Тянулись минуты, шум еле ползущего времени отзывался в ушах навязчивым комариным зудом. Сам воздух угнетал души. В спальне веяло дыханием смерти, но оно словно бы растворялось в тоске, жалобах, страхе, не смея широко распространиться, оно боязливо подплывало все ближе и ближе к постели, колеблясь перед лицом всеобщей печали. Но приближалось всё же, обретало уверенность, гром вот-вот должен был грянуть… но время не пришло, и дух смерти отступил, бессильно грозя издалека.

На восьмой день болезни наступил перелом.

Октябрь, увитый серыми шубами туманов, влажный, тяжелый, прильнул к окнам особняка, размалевав их свинцово-серой акварелью, стекавшей по стеклам.

День поднял усталые веки, и глаза его, лишенные блеска, принесли с собой надежду.

Ночник в спальне погас.

Это дыхание смерти в бессилии погасило его и пропало, сраженное рассветом.

Но никто еще не знал об этом. Все в доме по-прежнему считали, что смерть близка.

Майорат широко раскрыл глаза, спросил непонимающе:

— Что это?

Все находившиеся в спальне встрепенулись, бесшумно приблизились к постели.

— Что это? Кто здесь? — произнес больной.

Люция как во сне клонилась над ним:

— Это я, Вальди…

— А… Стефа… Вот видишь, ты вернулась… Глухая тишина.

— Да, Вальди…

— Вернулась? И больше не уйдешь, правда? Говори!

— Не уйду…

— Останься! Как хорошо… Я боюсь, что ты уйдешь…

— Я останусь, Вальди, останусь…

Вальдемар взял трясущуюся руку Люции, положил себе на глаза и замер, погруженный в грезы. Сердце Люции бешено колотилось, она умоляюще взглянула на докторов. Они поняли и двинулись к постели.

Больного осматривали недолго. Майорат никого не видел, держал руку Люции и разговаривая с рисовавшейся его воображению Стефой. Путался в словах, порой замолкал, потом вновь принимался умолять ее, чтобы не уходила.

Доктора отошли. Лица их стали добрыми, счастливыми:

— Кризис миновал. Он спасен!

Но Люция не понимала, что они говорят, оглашают смертный приговор или помилование. Она как будто отупела.

Девушка растерянно моргала. Один из докторов взял ее руку:

— Баронесса, придите в себя. Плохое теперь позади. Будьте рассудительнее.

— Стефа… ты останешься? — спросил больной, засыпая.

Люция бросилась на колени у постели, целуя его руку:

— Останусь… навсегда!

XIV

Сознание вернулось быстро. Еще два дня майорат бредил наяву, разговаривая с Люцией, как с умершей Стефой, пытался прижать ее к сердцу — но порой хмурился, глядя на девушку, а однажды даже резко оттолкнул ее. Когда она, ничего еще не понимая, прильнула к нему ласково, покорно, спросила, почему он отталкивает ее, больной ответил недоброжелательно:

— Ты похожа на Люцию! Не хочу видеть тебя такой, будь собой, Стефа!

Горькиеслезы брызнули у Люции из глаз. Прежде чем она успела утереть их, Вальдемар заметил, что девушка плачет, в испуге простер к ней руки;

— Я все равно тебя люблю! Моя Стефа! Люблю! Но почему ты стала вдруг так похожа на Люцию?

Бред боролся с действительностью, вызывая мучительные видения и отдаляя выздоровление. Люция почти не отходила от его постели, желая, чтобы Вальдемар скорее вернулся в сознание — но и боясьэтого мига, потому что он сжился с присутствием невесты и новый удар мог повредить ему. Люция теперь сидела рядом, когда он спал, и старалась держаться подальше, когда просыпался. Когда он звал Стефу, все же подходила и, закрыв лицо руками, бросалась на колени у его постели, отвечая шепотом, боясь собственного голоса.

Когда Вальдемар как-то погладил ее по волосам и спросил, почему она причесывается как-то по-новому, Люция немедленно сделала прическу, какую носила Стефа. Но прекрасно понимала, что все это лишь усугубит отчаяние Вальдемара, когда он придет в себя. И вскоре этот миг наступил.