Александр Дюма - Голубка
Вы видели, как вокруг нарастает возмущение, Вы слышали мятежные крики в Баньоле, Люнеле, Бокере и Алесе. Однажды утром я — и сердце у меня при этом сжалось, ибо это означало нашу разлуку — показал Вам манифест, в котором мой брат Гастон объявил себя главным наместником королевства.
Вскоре Ваш отец получил от короля письмо: ему было приказано вернуться в Париж; из этого письма Вы узнали, что Гастон вернулся во Францию с восемнадцатью сотнями конников, что он сжег предместье Сен-Никола в Дижоне и дома членов парламента, подписавших смертный приговор Марийяку.
Я тоже получил письмо. Мой брат писал мне из Альби и требовал, чтобы я исполнил данное ему обещание.
В тот день, 14 августа 1632 года, я покинул Вас. Это роковая дата, глубокая и страшная отметина и на моем, и на Вашем сердце.
О, в Вашем письме все подробности моего отъезда верны, картина этой ночи правдива.
Только я видел Вас дольше, чем Вы меня: Вы стояли на балконе Вашей освещенной комнаты, я же удалялся в сторону темневшего горизонта.
Но наступила минута, когда за поворотом дороги я перестал Вас видеть.
Тогда в сомнении я остановил коня: не лучше ли мне забыть все свои обещания, все принятые на себя обязательства, принести честь в жертву любви и вернуться к Вам?
Но Вы уже закрыли окно, свет в нем погас, и мне показалось, что Господь велит мне продолжать путь. Я вонзил шпоры в бока моего коня, накинул на голову плащ и устремился в темноту, крича самому себе, чтобы забыться:
«Вперед! Вперед!»
Через день я был в Альби, у брата. Он оставил меня там с пятью сотнями поляков, а сам двинулся к Безье.
29 августа, получив приказ маршала-герцога присоединиться к нему, я выступил с моими людьми, и 30-го вечером мы соединили свои войска.
31 августа состоялось совещание. Мы получили сообщение, что г-н де Шомберг двигается к Кастельнодари, и решили выступить навстречу ему, но он опередил нас, завладев домом, стоявшим всего в десяти минутах пути от нас, и устроил в нем пост.
Это произошло 1 сентября в восемь часов утра.
Узнав о случившемся, маршал-герцог с пятью сотнями человек двинулся в сторону армии маршала де Шомберга, подошел к тому дому на расстояние выстрела и обратил в бегство тех, кто в нем находился.
Господин де Монморанси оставил в доме сто пятьдесят человек и вернулся к нам, окрыленный первым успехом.
Мы собрались вместе в доме на окраине деревни — мой брат Гастон, г-н де Риё, г-н де Шодбонн и я.
«Сударь, — сказал герцог, приблизившись к моему брату, — сегодня вы одержите победу над всеми вашими врагами, соедините сына и мать. Но для этого, — добавил он, обнажив свою окровавленную шпагу, — ваша шпага к вечеру должна стать красной по рукоятку, как моя стала еще утром».
Мой брат не любит обнаженных шпаг, тем более покрытых кровью, и он отвел глаза.
«Сударь, — сказав он, — неужели вы никогда не утратите привычки к бахвальству? Вы давно обещаете мне громкие победы, вынуждая довольствоваться надеждами».
«Во всяком случае, — ответил маршал, — если даже предположить, что вы правы и я даю вам лишь надежды, это все же больше, чем дает король, ваш брат, который только отнимает их, даже надежду сохранить жизнь».
«Сударь, — продолжал Гастон, пожав плечами, — неужели вы считаете, что жизнь наследного принца может подвергнуться опасности? Что бы ни случилось, я всегда смогу обеспечить безопасность себе и еще трем особам».
Маршал горько усмехнулся и, не отвечая больше принцу, направился к нам.
«Ну вот, — сказал он, — еще ничего не началось, а он уже струсил. Он намерен бежать вместе с нами в качестве четвертого. Но ни вы, господин де Море, ни вы, господин де Риё, ни я не собираемся сопровождать его».
Мы поддержали его решете.
«Что ж, — продолжил маршал-герцог, — присоединяйтесь ко мне, а его надо было заранее связать обещанием, чтобы в конце концов заставить обнажить шпагу».
В эту минуту нам сообщили, что войска маршала де Шомберга, выйдя из леса, двинулись к нам.
«Итак, господа, по местам! — сказал маршал-герцог. — Час настал».
Нам надо было перебраться через реку по небольшому мосту; маршал де Шомберг мог бы загородить нам дорогу, но ему это не пришло в голову. Напротив, его план заключался в том, чтобы завлечь нас в засаду, устроенную им в том самом овраге, где Вы нашли моего бедного слугу.
Перейдя мост, я занял свое место на левом крыле, которым должен был командовать.
Это было, как Вам и сказали, мое первое сражение. Я спешил показать, что, хотя в моих жилах течет та же кровь, что и у Месье, у меня она куда горячее. Увидев одиночный отряд легкой конницы, я бросился вперед.
Мое внимание привлек тот офицер, с которым Вы встретились на поле сражения.
Он держался с достоинством, сохраняя под огнем спокойствие, словно был на параде. Я направился прямо к нему и выстрелом из пистолета, как он и говорил Вам, срезал перо с его шляпы. Он ответил. Почувствовав как бы удар кулака в левый бок и не поняв, что это, я приложил туда руку и отнял ее всю в крови.
Боли не было, но в ту же минуту что-то подобное красному облаку застлало мне глаза и земля ушла из-под ног. Не сумев ни сдержать своего коня, ни удержаться на нем, я почувствовал, что начал сползать с седла, и с криком «Ко мне, Бурбону!», с мыслью о Вас стал терять сознание.
Закрывая глаза, я, как мне казалось, слышал оживленную перестрелку и видел перед собой огненную завесу.
Меня, несомненно, унесли мои поляки, но с этой минуты и до той, как я очутился в карете моего брата, примерно в полульё от места сражения, я ничего не помню о том, что со мной было.
Нестерпимая боль привела меня в чувство. Я открыл глаза: вокруг моей кареты, оживленно переговариваясь, толпились любопытные. Нетрудно было понять, что решается, куда меня отвезти.
Вспомнив, что настоятельница одного монастыря неподалеку — сестра г-на де Вентадура, моего близкого друга, я собрал силы, просунул голову в дверь и приказал везти меня к г-же де Вентадур.
Как видите, удивительная преданность точно вела Вас по моим следам, и не Ваша вина в том, что Вы меня не нашли.
Боль вывела меня из забытья, но от этой же боли я снова потерял сознание.
