Барбара Картленд - Английская мадонна
Сейчас ей выпал счастливый шанс, и она непременно должна им воспользоваться.
— Да, Джим. Надо брать быка за рога, пока горячо!
Джим в ответ рассмеялся — понял ее игру:
— Терпенье и труд все перетрут… если закусить удила! — с серьезным почтением ответил он и пошел заниматься хозяйством, прикрыв крышкой кастрюльку — чтобы варево настоялось, и попозже вечером они все трое поужинают.
Оставшись одна, Теодора ощутила холод под ложечкой… Что же она затеяла? Что сулит им это ее безрассудство? Она вполне отдавала себе отчет, что ее затея может быть расценена как безрассудная. Но… увидеть коллекцию Хэвершема! За это можно было и… закусить удила!.. Она снова заулыбалась.
И почувствовала, как новое, волнующее чувство будоражит ей кровь.
Джим что-то насвистывал, передвигаясь по дому, она слышала все эти звуки и будто видела перед собой блуждающий болотный огонек, манящий ее через трясину и зыбучие пески в страну неведомых наслаждений.
Внезапно ей захотелось если не засвистеть в унисон с Джимом, то громко запеть, и показалось, что персонажи картин на стенах ей улыбаются.
— Какое счастье, что не надо ни с кем из вас расставаться! — ласково сказала она им, чувствуя в душе невероятное облегчение. — Слава Всевышнему!
И ей почудилось, что картины ожили и послышался ответный смех, такой же легкий и радостный, как ее собственный.
Всю ночь она не спала от волнения: ворочалась с боку на бок, пытаясь заснуть, но тщетно — сон к ней не шел, как она ни старалась. В темноте в голову закрадывались самые неприятные мысли. Лондон так знаменит убийствами! Вдруг с Джимом там что-то случится! Рассказывают множество случаев, когда людям перерезали горло или убивали ударом дубинки по голове… А еще раньше — лондонские убийства во множестве были такими: людей душили и при этом откусывали им носы… Какой ужас! Почти людоедство. Убийствам даже давали названия по тем местам, где они происходили, — в соответствии с улицами или районами. Например, говорят про убийства на Тернер-стрит, про убийства на Ратклиффской дороге. Теодоре даже была известна статья про лондонские убийства, где ее автор Де Куинси пишет о них «как об одном из изящных искусств» — это она дословно запомнила из разговора отца и одного посетившего его человека, именно так он и сказал!..
Однако наутро, наблюдая за сборами Джима, она чувствовала себя посвежевшей. Письмо из замка Хэвершем он упрятал во внутренний карман верхней одежды, а адрес мистера Левенштайна на Бонд-стрит, записанный для него ровным и четким почерком Теодоры, — в другой карман, поближе.
Они прикинули: если Джим уедет с первым же дилижансом, который проезжал через их деревню в шесть утра, в Лондоне он будет уже к обеду и, совершив визит, сможет успеть на обратный дилижанс приблизительно в шесть вечера. Джим был настроен управиться с переговорами и вернуться, если только это в человеческих силах, тем же вечером — он отлично понимал, чего будут стоить Теодоре часы ожидания.
— Я не стану говорить папе, куда ты поехал, — сказала меж тем Теодора. — Хотя он что-то чувствует — прямо улавливает из воздуха! Вообрази, он спросил меня сегодня утром, не приснилось ли мне, что я разбогатела!
— Еще бы он этого не заподозрил! Вы выглядите такой счастливой, мисс Теодора! — с улыбкой ответил Джим. — Я давно вас не видел такой.
— После всех наших мытарств и лишений… я и сама верю с трудом, что забрезжил какой-то проблеск, — вздохнула Теодора.
И они молча посмотрели друг другу в глаза. Слов им было не нужно. Столько дней и недель провести в постоянной тревоге о том, из чего приготовить обед, подсчитывать, сколько дней они еще протянут на таком скудном пайке… Если Джиму не удавалось выудить рыбешку в ручье или поймать в силки кролика, дела могли быть и похуже.
Порой в последнее время Теодоре все чаще казалось абсурдным, что клочок живописного полотна может решить их судьбу, а они не решаются снять со стены ни одну из картин. Продать одну и безбедно жить целый год или больше! Что может быть проще? Но нет. Священное благоговение удерживало ее от такого шага. А в самые трудные для себя дни Теодора молилась, чтобы небеса ниспослали им хоть какое-нибудь облегчение. И как будто в ответ на эти ее молитвы Бог послал им это письмо… Стоит ли после этого принимать во внимание, что секретарь пишет к ее отцу как к ремесленнику? Отец — аристократ, джентльмен, но умирающий с голоду аристократ и джентльмен. О чем рассуждать в таких обстоятельствах? Прочь все мысли об этикете! На карту поставлена жизнь.
Итак, Джим уехал, заняв место, которое всегда предпочитал в дилижансах, — прямо за кучером. На прощание он улыбнулся ей, когда дилижанс тронулся, и Теодора зашагала назад, к дому.
И по пути обратно случилось новое чудо! Каждый, кого она встречала в то утро в деревне — а встают здесь рано, и было неудивительно, что люди шли ей навстречу или обгоняли ее, — так вот каждый говорил ей «доброе утро!» и спрашивал о здоровье отца. А одна из женщин выбежала к ней с ломтем хлеба в руке.
— Вот! Я только что пекла хлеб, мисс Теодора, — торопливо и с придыханием проговорила она, — и подумала, может быть, вашему отцу не повредит кусочек на завтрак?
— Как это мило с вашей стороны, миссис Коулз, — любезно ответила Теодора, тронутая до глубины души, слегка краснея от подаяния. — Я знаю, в деревне ваш хлеб — самый вкусный, отец будет очень, очень рад угощению. Спасибо!
— Вот и ваша дорогая матушка про мой хлеб так говорила, — радостно ответила Теодоре польщенная миссис Коулз, — и вы на нее ну так похожи, ну так похожи, моя дорогая!
— Спасибо, — еще раз поблагодарила Теодора просиявшую полным лицом добрую даму и, зажав хлебный ломоть под мышкой, продолжила путь.
Эту сцену наблюдали в окнах не одного дома. То, что Теодора не задрала нос, не возгордилась и приняла хлеб от миссис Коулз, отозвалось бурным порывом всеобщей щедрости, так что к тому моменту, как Теодора достигла особняка, она несла в руках не только хлебный ломоть, а в придачу к нему два «особенных» куриных яйца — коричневых, «которые куда как более питательны, чем белые», баночку варенья из крыжовника «урожая прошлого лета, но сварено будто вчера, попробуйте, не пожалеете, старинный рецепт!» и небольшой кусок сливочного коровьего масла, только что покинувшего маслобойку…
Теодора шла и едва удерживалась от слез — так ее потрясла доброта всех, кто проявил ее к ним в этот трудный и мучительный для них час.
И что с того, что отец был бы до глубины души оскорблен, пойми он: теперь вся деревня знает — им отказано получать что-то в долг в местной лавке. Ничего. Как-нибудь она сейчас выкрутится, подавая ему этот завтрак, буквально посланный для него небесами. Да и вряд ли он будет проводить дознание, откуда вдруг такие продукты. Главное, сейчас они у них есть, и она накормит отца. А человеческая доброта и участие бесценны, она это осознала сейчас в полной мере, как никогда.
