Сага Yakuza: подобная дракону. Как преступный мир Японии превратили в видеоигру - Виктор Муазан

повторяющуюся до умопомрачения часто на протяжении всех частей Yakuza, можно назвать лейтмотивом серии, где избыточность драк одновременно выступает движущей силой сюжета и помехой во время свободных прогулок по городу. Кирю, которого некоторые из его несчастных жертв называют «зверем», способен проявлять жестокость, однако он следует непогрешимому правилу: никогда не начинать драку самому, а только отвечать на провокации. Итак, перед нами первое отличие от забористого геймплея GTA: в Yakuza нельзя напасть на кого-либо без контекстуального обоснования. Нагоси говорит, что это ограничение вызвано его ответственностью как создателя видеоигры, при работе над которой необходимо принимать этические решения, а также следовать принципу реализма: «Конечно, мы могли бы позволить игроку инициировать драки, – объясняет он. – Часто говорят, что в видеоиграх аудитория как раз хочет делать то, чего не может в реальной жизни. Весомый аргумент, я это прекрасно понимаю. Но мне кажется, что проект, базирующийся в реальности и при этом не исключающий наше собственное чувство ответственности, кажется куда ближе к впечатлениям от настоящего мира» [114].

В дополнение к правилам, ограничивающим свободу действий игрока по части агрессии, почти все конфликты в серии происходят между преступниками, что соответствует действительным обстоятельствам изображенной в саге среды: миру якудза. В Японии члены преступных организаций следуют кодексу чести, который (в теории) запрещает им нападать на гражданских и предписывает прибегать к насилию только в рамках своих внутренних разборок. Якудза, разумеется, бандиты, однако они считают себя благородными защитниками общества, пользующимися поддержкой части населения, а также достойными наследниками мистических традиций прошлого. Театр крайностей

Якудза подчиняются принципам нинкёдо, свода благородных правил, прямо происходящего от самурайского кодекса бусидо. В своей фундаментальной работе о японской мафии Дэвид Каплан и Алек Дубро пишут, что якудза видят себя «самураями при полных регалиях, духовными потомками доблестных японских воинов и последними защитниками классических ценностей нации» [115]. Такое моральное обоснование позволяет им утверждать легитимность своего существования, а также сохранять сплоченность в качестве единого социального образования. В действительности героическая и романтическая сторона якудза кажется сомнительной и берет свое начало в историях о благородных разбойниках феодальной эпохи. Подобное восприятие только усилилось в современном искусстве, в частности в литературе (Син Хасэгава, чьи романы пользовались успехом с 1910‐х годов, изображал верных и сентиментальных якудза, эдаких защитников угнетенных, равно как и Горо Фудзита в 1980‐х), в кино – разумеется, посредством целого яркого жанра (фильмы о якудза), – и в видеоиграх, где серия Yakuza увековечила восторженность человеческой трагедией через романтический образ преступников в популярной культуре.

В этих произведениях наблюдаются основополагающие ценности японского рыцарского достоинства, основанные на понятиях гири (чувство долга, принцип верности, моральные обязанности) и ниндзё (сочувствие, сострадание, человечность). Якудза – часто одинокий человек, находящийся на задворках общества, но преданный своим правилам (еще более строгим, чем те, которым следуют обычные люди) и наделенный непогрешимыми моральными устоями. «Он бросает вызов привычному порядку и разоблачает его недостатки, – пишет Филипп Понс в книге Misère et crime au Japon („Бедность и преступность в Японии“). – Он одновременно жертва (эпохи, судьбы, общества) и носитель идеи, претензии на индивидуальную аутентичность человека, идущего до конца в соответствии с избранными им ценностями» [116]. В этом виднеется моральный портрет Кадзумы Кирю, эдакого возмущенного несправедливостью борца с моральным разложением, жертвы козней, которые, кажется, лишь подталкивают его навстречу судьбе – судьбе вольного духа, лишенного своей приемной семьи (Тодзё-кай) и оставшегося сиротой. К тем же традиционным ценностям своими величественными речами пытаются привязаться многие антагонисты из рядов якудза на протяжении всей серии, но, как правило, с куда меньшей праведностью в действиях.

Одинокий «добрый якудза» воплощает традиционный романтический образ японского скитальца – будучи отверженным от своей общины, он выступает повторяющейся героической фигурой в местной художественной литературе. Ронин, самурай без господина, странствующий по стране, – самая известная версия такого образа, породившая самурайские шедевры кинематографа (их ярчайшей иконой стал Тосиро Мифунэ, любимый актер Акиры Куросавы [117]). В феодальную эпоху многие «кочующие» бродяги таким образом становились приверженцами праведности, граничащей с бандитизмом, и гарантами некой справедливости. Группировка мати-якко на службе города (как наемники из «Семи самураев») защищала угнетенных от бандитов точно так же, как сообщества отокодатэ, своего рода «Робины Гуды», прославленные в театре кабуки, берегли слабых от богачей или уличных бандитов. Представители якудза, также благородные преступники из народного фольклора, в принципе стремятся к тем же идеалам поддержки и доброжелательности, из-за чего считают себя незаменимыми для нормального функционирования общества.

В каком-то смысле Кирю и другие главные герои Yakuza – изгои, преданные окружающими, попавшие в плен (Тайга Саэдзима), ввергнутые в нищету (Сюн Акияма), исключенные из семьи (Кадзума Кирю), потерявшие многообещающую карьеру (Тацуо Синада), лишенные профессии (Такаюки Ягами [118]) и т. д. Вечные странники всегда находятся в движении, но при этом неустанно помогают горожанам, как отокодатэ. В этом и заключается важность второстепенных заданий в серии – моментов взаимопомощи, которые часто кажутся комичными и тривиальными, но где четко прослеживается откровенный героизм наших протагонистов. Игровые аватары (независимо от того, якудза они на самом деле или нет) принадлежат к одной семье скитальцев, для которой случайный милосердный поступок не менее важен, чем личный крестовый поход. Это тоже перекликается с прошлым Японии: в игре Ryu Ga Gotoku Kenzan!, чье действие происходит в Киото в 1605 году, мы видим Кадзуманосукэ Кирю в роли какэмавари, своего рода мальчика на побегушках, который улаживает дела других людей. В конечном счете, спин-офф, затрагивающий период Эдо, в меньшей степени выглядит простым историческим отступлением от основной серии Yakuza, а скорее становится современным пересказом героических деяний феодальных времен.

Будучи консервативной силой, якудза почитают порядки старого мира. Особенно это заметно в обилии кодексов и ритуалов, которыми они руководствуются. Как говорит бывший патриарх якудза Эйдзи Идзити: «Это феодальный мир, сильно отличающийся от обычного общества» [119]. В играх SEGA, как и в реальности, члены этих организаций редко используют слово «якудза» – они предпочитают выражение «гокудо», связывая таким образом свой образ жизни с великими японскими боевыми и культурными дисциплинами: бусидо, кэндо, дзюдо, а также сёдо (каллиграфия), садо (чайная церемония) и прочими. Иероглиф до (道) означает «путь», а гоку (極) выражает нечто завершающее, кульминацию, апогей (этот же иероглиф, в некоторых случаях читающийся как кивами, используется для обозначения ремейков Yakuza и Yakuza 2, а также для игровых heat actions – знаменитых спецприемов, которые можно выполнять во время боя). Поэтому гокудо – это «путь до конца», мир, из которого нет выхода, что подразумевает полную и окончательную самоотдачу. Это выбор жизни, об