Одержимость справедливостью - Александр Эл
Глава-5 В логове друга
Димка стал приглашать меня в гости, домой к нему. Мы пили чай и болтали об искусстве. Я делал вид, что меня ничего, кроме этого не интересует, что не понимаю, что позвал он меня хвастаться шикарной квартирой родителей. Он ловил мои взгляды, ожидая, что я скажу. Наверное, знает, как я с мамой живу в старом деревянном доме, который остался от маминых родителей, и что мне теперь в училище нужно ехать с пересадкой. А ему вон, сел в троллейбус, 20 минут, и уже в училище.
Вся стена в коридоре Димкиной квартиры, от пола до потолка была заставлена книгами. В основном художественная литература, целые собрания сочинений. Были книжки и на иностранном.
— Кем работает твой отец?
— Он, заместитель министра энергетики. А почему ты спрашиваешь? — Димка делал вид, что не понимает.
— Да вот, вижу книг много. Даже иностранные есть. Думал, он какой-нибудь дипломат. Раз тебе игрушки дорогие, из-за границы привозили.
— Да какой дипломат, какие ещё игрушки? Это мать книги собирает, теперь так модно.
— Ну как же, а пианино.
— А, ты об этом. Я же тебе говорил, это не родители привезли. Другие люди совсем, дальние родственники.
— Ну да, ну да.… А, иностранные книжки, зачем?
— Это не иностранные, это польские. Тоже мать собирала. Она же польскую школу закончила. Вот польские книжки и читает.
— У тебя мать, полька? Вы за границей жили?
— Да не полька она! Мама из Белоруссии. Там, польские школы были. Вот её родители туда и отдали.
— Ты, тоже польский знаешь? — сейчас начнёт хвастаться, подумал я. Вот, мол, я какой….
— Да нет, меня не учили. Я, к языкам тупой. Ничего в голову не идёт.
— Ну, а книжки то эти, те, что по-русски, ты читал, или они так стоят?
— Читал, конечно читал, почти всё читал.
— Всё? Тут же до хрена, — ну вот, я так и знал, не может не хвастаться, — ты читал полное собрание сочинений Куприна? И Тургенева? Да ладно, Мопассана, я ещё поверю….
— Да, и Мопассана, и Золя, и Хемингуэя, и Джека Лондона, и Ремарка, почти всё. Это классные книги, я оторваться не мог, — Димка явно был задет, намёком на то, что он может быть вруном, — почти всё читал, кроме польских книг. Но Сенкевича я читал по-русски. А вот, видишь, написано — Lalka, это по-польски значит Кукла. Был такой польский писатель Болеслав Прус, мама его любит, я не очень.
— Ты же говорил, что польского не знаешь?
— Да всё можно по-русски прочитать.
— Да?… И что же тебе больше всего понравилось?
— Больше всего? Много чего понравилось. А, вот, Сто лет одиночества, Маркеса. Не читал? Только книги этой здесь нет, её приносили, а потом забрали.
— Нет, не читал, не слышал даже, — задавить хочет, интеллектом, подумал я, — Маркес? Итальянец какой-то, что ли?
— Колумбийский писатель. Очень классная книга. Случайно в руки попалась, а я оторваться не мог.
— Не слышал, — наверное, говно какое-нибудь, подумал я себе. Какие там писатели, в Колумбии. Специально узнаю про это, чтобы тебя, на чистую воду вывести.
— Попадётся, прочитай, советую.
— Ладно, почитаю, — знает, наверное, что книжку найти не смогу. Да и где её искать. Колумбийский писатель! Наверное, думает, что я дурак наивный. Вот и распускает хвост, — подожди, сейчас название запишу. Как говоришь, «Сто лет одиночества»?
— Да запомнишь, что там записывать.
— Нет, зачем же, я запишу, раз ты рекомендуешь, — не хочет, чтобы записывал, — как говоришь, писателя звали?
— Маркес, Габриэль Гарсиа Маркес, нобелевский лауреат по литературе….
— Нобелевский лауреат? Что же ты сразу не сказал. Теперь вспомнил, конечно, знаю, просто забыл, — теперь он точно будет считать меня дураком.
Думать ни о чём не мог. Это всё из-за квартиры. Да хрен с ней, с квартирой, это из-за его комнаты. Когда я увидел эту комнату, во мне всё перевернулось. У меня тоже есть своя комната. Между кроватью и шкафом стол едва втиснулся. Окно маленькое, тёмное, а мне ведь рисовать нужно. Я вечером цветов не вижу, красок не чувствую. Вещи положить негде. А у этого, хоромы настоящие. Кровати нет, тахта. Говорит, что днём он на ней всё раскладывает, а вечером убирает. Или когда девчонок приводит. Мне мать девчонок приводить не разрешает. Говорит, рано. Говорит, девчонки хорошему не научат. А этому, пожалуйста, води себе, сколько хочешь. Ещё и дверь на крючок запирается. Говорит, чтобы родители не вскакивали.
— У тебя что, девчонки на ночь остаются?
— Да нет, ты что, родители не разрешают. Только до одиннадцати можно, а потом стучат в дверь: «девочке пора домой».
Рассказывает, а у самого глаза блестят. Намекает, мол, я и так успеваю…
— Вообще, девчонки редко приходят, — продолжал хвастаться Димка, — с ними скучно. Танцы им подавай, а я не умею. Развлекаться хотят, капризничают. Ну их….
Стола у него в комнате не было. Вместо этого на стене висела забавная штука, Димка называл её «секретер». Говорил, буржуи выдумали. Полки такие, а нижняя закрыта крышкой. Крышку откинешь, и на тебе, стол. Большой, больше моего. И закрывается на ключ. Вот бы не такой, я бы не отказался. Закрыл бы там всё, чтобы мама не лазила. Повадилась, мой дневник читать. Будто я там что-то особенное пишу. Ничего там нет, что я дурак, свои мысли на бумагу записывать. Я мудрость собираю. Идеи, высказывания, шутки, анекдоты. Поэтому, всегда могу в нужное время нужное слово вставить. Поэтому, преподаватели и говорят, что я остроумный. Но, секретер это ладно, а собственная студия, меня убила.
Тут же, часть его комнаты была отгорожена перегородкой от пола до потолка. И та часть, что ближе к огромному окну, стала настоящей студией. Это не важно, что там всего 4 квадратных метра. Ну и что, мольберт-то, смог поставить. Полки тут есть, краски разложить можно, кисти, холсты. Светло и воздух свежий. То, что нужно. А у меня, плюнуть негде. Может, комната и не намного меньше, но ведь темно, окно маленькое. А за стеной, кухня воняет.
Я, конечно, вида не подал, но в душе кошки скребли. Опять одним всё, другим ничего. А он всё про книжки, да про книжки. Зачем книжки в доме держать, совсем не обязательно. Пыль лишняя, да и денег стоят. Можно же в библиотеку сходить. Видно, денег некуда девать.
— Ну, ладно, спасибо за чай. Пойду я, завтра в училище увидимся.
Не успел выйти, а тут Димкина мать пришла.
— Здравствуй Дима, — говорит, я так рада, что ты с
