Владимир Мединский - Особенности национального пиара. PRавдивая история Руси от Рюрика до Петра
— А ты кто таков? — спросил окольничий.
— Я патриарший человек, за делом послан, — отвечал Никоновский ассистент.
— Ну-ну! — сказал Хитрово и еще раз ударил боярина по лбу.
Тот с плачем вернулся к Никону и жаловался на обиду. Никон написал царю письмо и просил суда за оскорбление своего секретаря. Царь отвечал ему собственноручно: «Сыщу и по времени сам с тобою видеться буду». Однако прошел день, другой: царь не повидался с Никоном и не учинил расправы за оскорбление-
Патриарх чувствовал себя уже так, будто его самого били палкой по лбу.
Тут как раз началась череда церковных праздников. А царь, против обычая, не приходил в церковь, если служил патриарх. Тот приглашал его раз, и другой, и третий... Наконец явился от него посланец:
— Царское величество на тебя гневен: оттого он не пришел к заутрени и повелел не ждать его к святой литургии. Ты пренебрег его царским величеством и пишешься великим государем, а у нас один великий государь — царь.
Никон резонно возразил:
— Я называюсь великим государем не собою. Так восхотел и повелел его величество. На это у меня и грамоты есть, писанные рукою его царского величества.
Ответ был жесткий:
— Царское величество почтил тебя, яко отца и пастыря, и ты этого не уразумел; а ныне царское величество велел тебе сказать: отныне не пишись и не называйся великим государем; почитать тебя впредь не будет.
Нечто подобное было на памяти нынешнего политического поколения. Правда, вспоминается уже смутно, но все-таки это действительно было в «перестройку»: «Подвели тебя амбиции твои». Такой ядовитой тирадой торжествующий Егор Кузьмич Лигачев подводил, как тогда казалось, черту под политической карьерой Бориса Ельцина. Борис был умнее и хитрее Никона. Внешне он смирился, извинился и ушел в сумрак и оттуда начал готовить реванш... И какой!
Но Ельцин был опытным партийным бюрократом, ушел тихо, не подставляясь. Никон же, как нарочно, лепил ошибку за ошибкой. Теперь он решил произнести публичное торжественное отречение от патриаршей кафедры. Устроить из этого целое шоу.
Наверное, он предполагал, что набожный царь, услышав о его намерении, поспешит помириться. Возможность взорвать православную атомную бомбу, устроить вселенский скандал казалась ему дьявольски привлекательной. Хуже он ничего не мог сделать ни для себя, ни для церкви, ни для страны.
Отслужив в Успенском соборе Кремля литургию, Никон дал приказание, чтобы никого не выпускали из церкви: «Буду говорить поучение». Раньше Никон говорил о страждущих и неправедно обиженных. Теперь заговорил о себе любимом: «Ленив я стал, не гожусь быть патриархом, окоростевел от лени, и вы окоростевели от моего неучения. Называли меня еретиком, иконоборцем, что я новые книги завел, камнями хотели меня побить; с этих пор я вам не патриарх...»
Затем Никон снял с себя мантию, положил патриарший посох, вышел из церкви, взял простую палку, с какими ходили рядовые попы, и пешком отправился на подворье Воскресенского монастыря.
Как ты дошел до жизни такой
Статус его оставался неотчетливым. В монастыре Никон копал пруды, разводил рыбу, строил мельницы, разбивал сады. Он трудился вместе с рабочими и наравне с ними. Наконец ему было передано царское прощение. Его по-прежнему называли патриархом...
Царь не хотел до конца рвать с Никоном, а тот делал ошибку за ошибкой, выставлял себя все большим склочником. Например, писал царю письма, гневно его критикуя: «Откуда взял ты такую дерзость, чтобы делать сыски о нас и судить нас? Какие законы Божии повелели тебе обладать нами, Божиими рабами? Мало ли тебе нашего бегства? Мало ли тебе, что мы оставили все на волю твоего благородия, отрясая прах ног своих ко свидетельству в день судный!» Завершал он письмо рассказом о своем видении. Представился ему будто бы царский дворец, и некий седой муж сказал: «Псы будут в этом дворе щенят своих родить, и радость настанет бесам от погибели многих людей».
Гений пиара создавал имидж чуть ли не святого, которому не нужно ничего для себя, который не дорожит официальными постами. Гений антипиара создавал о себе мнение, как о хитром, но неловком интригане. И скатился до откровенной торговли: Никон выдвинул ряд условий своего окончательного ухода, просил только оставить за собой патриарший титул и монастыри, построенные им. Предложение вроде бы начали обсуждать, потом забыли.
И, что уж было полное безумие, Никон написал за границу, главам зарубежных церквей, жалуясь на царя. Письмо перехватили враги опального патриарха. Вчерашний «собинный друг» царя скатился почти что до измены.
Теперь его ждала ссылка в Ферапонтов монастырь, за Вологдой. Царь прислал денег на дорогу и разных мехов и одежд.
— Возврати все это пославшему тебя и скажи, что Никон ничего не требует! — велел он царскому боярину-порученцу.
Тот сказал, что царь просит прощения и благословения.
— Будем ждать суда Божия! — сказал Никон.
В общем, не простил. Может, и зря? Алексей Михалыч не был злым человеком. Похоже, искал путей к примирению, а Никон хотел не примирения, а полной моральной «победы» над царем. Это было глупо и с точки зрения реальной политики. Тот Никон, что создал себе имидж человека, готового страдать за правое дело, заботящегося о несчастных и обездоленных, не должен был так поступать.
Осень патриарха
Сейчас Ферапонтов монастырь представлен в списке культурного наследия ЮНЕСКО — благодаря волшебным фрескам Дионисия в Рождественской церкви, которым не так давно исполнилось 500 лет. Но еще в конце XIX века про заброшенный монастырь никто не вспоминал (благоденствовал тогда расположенный неподалеку Кириллов монастырь). А когда сто лет назад о Ферапонтове вспомнили, то только как о месте 10-летнего заточения патриарха Никона.
«Жизнь в Ферапонтовом монастыре скудная, вотчинка за ним небольшая и крестьянишки обнищали до конца», — писал оттуда опальный патриарх. Правда, обнищанию, по некоторым сведениям, способствовал сам ссыльный, требовавший к столу осетров и арбузы, заставлявший строить на озере, на котором стоит монастырь, остров в форме креста. Правда, по другим сведениям, Никон катал в воду камни и выкладывал остров сам.
Обитель могла войти в историю как тихое пристанище патриарха, где он спокойно гулял, размышлял о божественном в закатные годы. Могла бы обитель войти в историю и как гнездо мятежа...
Степан Разин под пыткой показывал, что к нему приезжал старец от Никона. Опальный патриарх, идущий во главе народного восстания, — это было бы сильно. Но сам Никон уверял царя в своих письмах, что ничего такого у него с вором Стенькой не было. Разин вполне мог и врать, натура известная. Царь вроде верил, но перед кельей Никона в Ферапонтове появилась стража из двадцати стрельцов с дубинками. На всякий случай... После писем Никона зарубежным патриархам — кто его знает....
