Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты - Себастьян Маллаби
Джонс не мог предвидеть, насколько точно он предугадал историю хеджевых фондов. За последующие десятилетия финансисты-новаторы определяли возможность получения прибыли из рыночных условий, и многие из них обнаружили, что, как только их прогноз принимается достаточным количеством инвесторов, вероятность получения прибыли снижается, потому что рост цен на рынке приобретает более рациональный характер. В 1950-х и 1960-х годах самому Джонсу было суждено сделать рынок эффективным по-новому. Однако суть этой перемены заключалась вовсе не в том, что он ожидал.
К МОМЕНТУ ПУБЛИКАЦИИ ЭССЕ В FORTUNE В МАЕ 1949 года Джонс открыл первый в мире хеджевый фонд. Это произошло не потому, что он неожиданно проникся страстной любовью к финансам, напротив, он еще в большей степени, чем раньше, был увлечен своими политическими метаниями от либерализма к социализму и обратно, а также садоводческими пристрастиями в новом загородном доме в Коннектикуте21. Однако теперь, ближе к своему 50-летию, с двумя детьми и дорогостоящими нью-йоркскими манерами, он решил, что ему нужны деньги22. Его попытки заработать побольше на журналистике провалились: он ушел из команды Fortune в надежде организовать новый журнал, но два начатых им проекта не смогли привлечь финансовых субсидий. Столкнувшись с непреодолимыми преградами на пути своих публицистических предприятий, Джонс перешел к плану «Б». Он занял у четырех друзей 60 тысяч долларов и добавил 40 тысяч долларов из своего кармана, чтобы попытать силы в инвестировании.
Инвестиционные отчеты Джонса в последующие 20 лет были одними из самых выдающихся в истории. В 1968 году он добился совокупного дохода почти в 5000 %, то есть инвестор, который дал ему в 1949 году 10 тысяч долларов, теперь имел приличную сумму — 480 тысяч долларов23. Он стер в порошок своих конкурентов: например, за пять лет, предшествующих 1965 году, он обеспечил рост вложений на 325 %, на фоне чего рост вложений на 225 %, полученный самым «горячим» фондом взаимных инвестиций за тот же период, казался мизерным. За десять лет, предшествующих 1965 году, Джонс заработал почти в два раза больше, чем его ближайшие конкуренты24. По некоторым оценкам, эффективность Джонса в те годы соперничала с эффективностью предприятий Уоррена Баффета25.
Венчурный инвестиционный проект Джонса начинался в убогом офисе на Броад-стрит, занимающем полторы комнаты. Он снял помещение для страховой компании, которой владел один из его инвесторов, Уинслоу Карлтон, элегантный человек, который носил синие рубашки с белыми воротничками и туго завязанные галстуки и ездил на великолепном «паккарде» с открытым верхом. В те ранние годы по утрам Карлтон иногда выводил свою роскошную машину из гаража и ехал в квартиру Джонса на Саттон Плейс, после чего они вместе спускались по Ист-стрит с открытым верхом, обмениваясь рыночными прогнозами. На рабочем столе Джонса стояли печатная машинка Royal и словарь на подставке. Там же располагался биржевой тикер со стеклянным куполом, электромеханический арифмометр, который надо было заводить вручную, и кушетка, на которой Джонс любил вздремнуть после ланча26.
Джонс намеревался проверить, сможет ли он переводить рекомендации аналитиков, интерпретирующих графики, в инвестиционную выгоду. Однако именно структура его фонда была поистине новаторской. Стандартная практика профессиональных инвесторов заключалась в том, чтобы загрузиться акциями, когда рынок должен был пойти вверх, и иметь наготове много наличных, когда он должен был понижаться. Однако Джонс улучшил эту технику. Если графики показывали «рынок быков», он не просто размещал 100 % своего фонда в акциях, он занимал средства, чтобы, так сказать, оказаться, на 150 % в длинных позициях — то есть он покупал акции на суммы, в полтора раза большие, чем его собственный капитал. С другой стороны, если графики сигнализировали о проблеме, Джонс не просто уходил в наличные. Он сокращал свои риски, открывая короткие позиции — занимая акции у других инвесторов и продавая их в надежде, что их цена упадет настолько, чтобы их можно было потом выкупить с прибылью.
И леверидж, и короткие продажи использовались в 1920-х годах в основном операторами, которые играли на бирже на свои собственные деньги27. Однако из-за травмы, нанесенной крахом 1927 года, за обеими техниками закрепилась дурная слава, и они считались слишком рискованными для профессионалов, которым были поручены чужие сбережения. Новаторство Джонса заключалось в том, чтобы проверить, как можно объединить эти методы без какого бы то ни было риска: как он часто говорил, он использовал «спекулятивные средства для консервативных целей». Посредством короткой продажи части своего фонда в качестве рутинной предосторожности, даже если графики не указывали на понижение, Джонс мог застраховать свой портфель от рыночных рисков. Это развязывало ему руки, давая возможность загрузиться многообещающими акциями, не беспокоясь о провале индекса Доу-Джонса: «Можно купить больше хороших акций, не рискуя так, как рискуют те, кто просто покупает», — как говорил Джонс28. В то время как традиционные инвесторы вынуждены были продавать популярные стоки вроде Xerox или Polaroid, если рынок выглядел шатким, хеджированные позиции позволяли получать прибыль от правильного выбора приобретаемых акций даже тогда, когда рынок казался переоцененным.
В проспекте, распространенном в 1961 году в частном порядке между его внешними партнерами, Джонс объяснял волшебство хеджинга на одном примере29. Предположим, есть два инвестора, у каждого по 100 тысяч долларов. Предположим, оба они одинаково искусны в выборе акций и настроены оптимистично в отношении рынка. Первый инвестор, работающий по обычным принципам управления фондами, вложил 80 тысяч долларов в лучшие акции, которые он смог найти, оставив 20 тысяч в безопасных
