В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии
Уже в 1816 г. были отменены многие из прежних запрещений, а в 1819 г. издан новый чрезвычайно льготный тариф, которым не замедлили воспользоваться иностранцы, навезшие массу товаров в Россию. Для российских промышленников и торговцев, по словам современников событий, отмена таможенных пошлин оказалась более роковой, чем нашествие Наполеона{554}. «В результате, — отмечал С. Витте, — получилось в короткое время полное крушение юной русской промышленности, выросшей под влиянием покровительственной системы»; «многие из существовавших фабрик и заводов принуждены были закрыться. Одновременно с этим выяснилось, что иностранные правительства вовсе не намерены ввести у себя свободу торговли, о которой говорилось на Венском конгрессе. Все эти обстоятельства побудили правительство издать в 1822 г. новый тариф строго запретительного характера»{555}.
Результат не замедлит сказаться — количество фабрик и занятых на них рабочих к 1828 г. по сравнению с 1812 г. практически удвоится{556}. М. Покровский, не являвшийся сторонником протекционизма, объяснял это явление падением европейских цен на зерно в начале 1820-х гг., что вызвало переток капитала из сельского хозяйства в промышленность: «Это почти общее направление нынешнего времени», — отмечал современник событий{557}. Но именно протекционизм, создавший возможности для такого перетока, обеспечил скачкообразный рост ткацкой промышленности России. Всего за пять лет 1820–25 гг. производство разных видов сукна в России увеличилось в среднем в 4 раза{558}.
«Не далее как в 1823 г. введена была в Москве первая жаккардовая машина и приобретена за 10 000 руб., — говорит отчет «О состоянии российских мануфактур»… в 1828 г. — Ныне таковых станков считается в Московской губернии до 2500, и оные обходятся уже и с установкою не более 75 или 85 руб. Ленты, газовые и узорчатые материи ткутся ныне у нас столь превосходно, что равняются во всех отношениях с лучшими иностранными, отмечал отчет, в то же время «российские сукна до сих пор не могут выдержать соперничества с иностранными. Дешевые наши сукна не хороши, а хорошие дороги»{559}.
Успехи промышленников привели к тому, что в 1826 г. в проекте «закона о состояниях» Николай I сделал «попытку создать из крупного купечества нечто вроде промежуточного сословия между дворянством и податными классами, притом ближе к первому, чем к последним»{560}. Кроме этого, был предпринят ряд дополнительных «покровительственных» мер: организация мануфактурных выставок (первая в 1829 г. в Петербурге), учреждение Технологического института, а позже — реальных гимназий для образования купеческих детей{561}. Российская текстильная продукция начала вытеснять английскую не только с отечественного рынка, но и конкурировать с нею на азиатских.
А в 1837 г. была построена первая в России железная дорога между Петербургом и Царским Селом. Посетивший Россию в 1839 г. А. Кюстин проводил параллель между Петром I и Николаем I, и она, по мнению М. Покровского, была не случайна: «Николаевская эпоха, как и петровская, представляет собою крупный этап в развитии русского капитализма… Отдав российское дворянство под надзор полиции, Николай ласкал купечество и — кажется, первый из русских царей — посетил нижегородскую ярмарку»{562}.
Промышленный рост был поддержан ростом зернового вывоза, который с 1836 по 1838 г. более чем удвоился{563}. Однако дальнейшее накопление русских капиталов было остановлено обвальным, почти 4-кратным спадом экспорта в 1840-х гг. Выходом могло бы стать привлечение иностранных инвестиций, однако, по словам М. Покровского, «Страх перед вторжением в Россию европейских капиталов, с точки зрения тех, кто правил страною при Николае, имел хорошие основания: вся “система” Николая Павловича могла держаться, как консерв, только в герметически закупоренной коробке. Стоило снять крышку — и разложение началось бы с молниеносной быстротой»{564}.
Крымская война окончательно добила русскую промышленность. Из-за войны торговая жизнь в портах Черного и Балтийского морей практически замерла. «Едва уменьшилась наша вывозная торговля, — писал в апреле 1855 г. Кошелев в записке, представленной им Александру II, — и она, составляющая менее чем двадцатую часть наших денежных оборотов, так подавила всю внутреннюю торговлю, что чувствуется тяжкий застой везде и во всем. При неурожае, почти повсеместном, цены на хлеб во всех хлебородных губерниях низки, крестьяне и помещики едва в состоянии уплатить подать и внести проценты в кредитные установления. Мануфактуристы уменьшили свои производства, а торговцы не могут сбыть на деньги свои товары»{565}. За годы войны в 13 раз сократился вывоз хлеба и в 8 раз — льна. Война ограничила импорт машин, объем его уменьшился в 10 раз, хлопка — в 2,5 раза. Это привело к резкому сокращению производства. В 1854 г. в России наблюдалось банкротство многих фабрикантов и торговцев. Одновременно в центральных губерниях значительно повысились продовольственные цены. Так, цена ржаной муки выросла на 50%, пшеницы — на 75%, гречневой крупы — на 97%, картофеля — на 92%{566}.
Экономический кризис, вызванный Крымской войной и падением европейских цен на хлеб, побудил правительство к поиску новых путей развития. И взгляд его остановился на примере Англии, самой передовой страны того времени и победительнице в войне. Великобритания к этому времени уже полностью перешла к свободе торговли: таможенный тариф там был впервые понижен еще в 1823 г., а в 1846 г. были отменены знаменитые хлебные законы. Россия ввела фритрейдерский тариф в 1857 г., что нашло горячую поддержку внутри страны: «Финансово-экономическая литература 60-х годов, — отмечает М. Покровский, — дает почти сплошной хор фритредеров, — голоса протекционистов почти не были слышны»{567}. В 1868 г. фритрейдовский тариф 1857 г. был еще более снижен.
И Россия здесь также не была исключением, а скорее следовала общим тенденциям того времени. Фритрейдерский тариф в те годы ввело большинство стран Европы: Италия — в 1861 г., Германия — в 1862 г., Франция — в 1864 г., Австро-Венгрия — в 1866 г. До этого, в 1838 г., Великобритания подписала договор о свободной торговле с Турцией{568}. Китаю режим свободной торговли был навязан в результате первой опиумной войны в 1842 г.{569}
Привлекательность фритрейда, по словам «Экономического указателя» Вернадского, самого популярного журнала этого рода в те дни, заключалась в том, что «при свободе торговли положение государств земледельческих — самое выгодное, и, следовательно, Россия как представительница этих государств при осуществлении идеи о свободе торговли имела бы если не первенство, то по крайней мере огромный вес в системе мировой промышленности и торговли… Две крайние точки в системе современной производительности Европы составляют два государства — Россия и Англия, первая — в полном смысле слова земледельческая держава, вторая — мануфактурная. Обширность России, качество ее земли делает ее обильным, можно сказать, неисчерпаемым источником сельских произведений <…> обрабатывание этих самых произведений, сообщение им первой, необходимой для употребления формы должно быть естественным занятием России»{570}.
При этом, в отличие от 1816 г., «фритредерский тариф 1868 г., — отмечал А. Финн-Енотаевский, — не убил русского предпринимательства; напротив, если судить по цифрам вновь открывавшихся крупных предприятий (акционерные компании), он даже дал ему весьма сильный толчок к поступательному движению»{571}. Выплавка чугуна — верный показатель положения металлургического производства — за 10 лет, с 1862 по 1872 гг., поднялась с 15 до 24 млн. пудов{572}, а протяженность железнодорожных путей за 6 лет, с 1867-го по 1873 г., выросла в 3,4 раза{573}. Правда, этот рост обеспечивал не столько фритрейд, сколько доходы от постоянно увеличивавшегося вывоза хлеба: более чем в 5 раз, по сравнению с 1840-ми гг. и в — 2, по сравнению с 1862–63 гг., на фоне относительно постоянных средних европейских цен на хлеб.
Реальным же следствием введения фритрейда стал быстрый рост импорта, по данным П. Байроха, в течение 1869—1879 гг. в среднем на 9% ежегодно. Например, английский ввоз в Россию за те же 6 лет с 1867 по 1873 гг. вырос в 2,3 раза{574}. Но главное — период процветания окажется очень недолгим и уже с 1873 г. страна начнет погружаться в глубочайший экономический кризис:
Крах следовал за крахом: в округе одного московского коммерческого суда за 1876 г. было 113 дел о несостоятельности с общим пассивом в 3172 млн. р.{575} «С середины 70-х годов до середины 80-х, — пишет М. Покровский, — мы видим кризис, денежный и промышленный, прервавшийся только на два-три года, непосредственно после русско-турецкой войны, когда российскому капитализму было впрыснуто возбуждающее в виде подрядов и поставок, связанных с войною, и обусловленных ею же выпусков новых кредитных билетов не на одну сотню млн. руб. Но очень скоро возбуждающее перестало действовать, — и российское предпринимательство вновь сникло»{576}.
