В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии

Соединенные Штаты ввели протекционизм на 30 лет раньше России, его необходимость четко определил президент Дж. Вашингтон: обладая такими огромными природными богатствами, мы навсегда останемся колонией Англии, если не сможем защитить нашу промышленность. В Америке введение протекционизма привело к гражданской войне между протекционистски настроенным промышленным Севером и фритрейдовским аграрным Югом. Но другого пути не было утверждал президент А. Линкольн: «Отмените налоги, поддержите свободную торговлю, и тогда наши рабочие во всех сферах производства будут низведены, как в Европе, до уровня крепостных и нищих»{593}. Что стояло на кону говорит американский экономический историк М. Биле: «без протекционизма промышленность [США] была бы практически уничтожена».{594}

Как только Соединенные Штаты в 1860-х гг. ввели протекционистские тарифы, в Америку хлынул поток иностранных капиталов (см. график) и технологий, и прежде всего английских, заложивших основы индустриальной экономики США.

С середины 1870-х гг. переход к протекционизму набрал силу: Австро-Венгрия ввела его в 1874–75 гг., Германия — в 1879 г., Испания — в 1886 г., Италия — в 1887 г., Швеция — в 1888 г., Франция — в 1892 г.{595} 

«Цель покровительственной политики, — пояснял С. Витте, — не допускать притока благ потребительских, вырабатываемых странами с развитой уже промышленностью, а привлечь производительные капиталы предоставлением им преимущественных выгод… Чтобы усилить производительность обильного у нас труда, не находящего применения, и тем ускорить процесс накопления богатства и народного благосостояния в стране, наиболее действенное средство — привлечь иностранные капиталы»{597}.

За 20 лет протекционизма до 1913 г. объем накопленного иностранного капитала вырос более чем в 10 раз. По отношению к отечественным частным инвестициям их доля за то же время выросла в 3 раза с 7 до 22%{598}. 

Относительно незначительная, на первый взгляд, доля иностранного капитала на деле оказала ключевое влияние на развитие всей российской промышленности. Причина этого заключалась в том, что иностранный инвестиции шли главным образом в индустриальный сектор. В результате из 1554 млн. рублей, вложенных в русскую промышленность за 1893–1900 гг., до 900 млн. принадлежало иностранцам{600}. Причем концентрировался иностранный капитал, прежде всего, в высокопроизводительных, тяжелых и добывающих отраслях. Например, в 1910–1912 гг. в нефтяной промышленности 80% капитала было в собственности у групп «Ойл», «Шелл» и «Нобель». В руках этих корпораций было 60% всей добычи нефти в России и 3/4 ее торговли. Иностранцам принадлежало 70% добычи угля в Донбассе, 90% добычи всей платины. В металлургии банки владели 88% акций, 67% из этой доли принадлежало парижскому консорциуму из трех банков. В паровозостроении 100% акций находилось в собственности двух банковских групп — парижской и немецкой. В судостроении 96% капитала принадлежало банкам, в том числе 77% — парижским. Иностранный капитал контролировал почти 90% акций электрических и электротехнических предприятий, все трамвайные компании и т.д.{601} До революции в России было только две компании, специализировавшиеся на производстве резиновых изделий: «Проводник» принадлежала французам, другая, «Треугольник» — немцам{602}. Аналогично складывалась ситуация в банковском секторе из 8 крупных российских банков лишь один «Волго-Вятский» мог считаться чисто русским. 40% акций 18 российских банков, контролировавших 75% всего капитала, принадлежало иностранцам{603}.

Например, из 18 южнорусских промышленных акционерных обществ (владевших механическими, сталелитейными, трубопрокатными заводами) 12 полностью принадлежали иностранному капиталу (так завод Новороссийского общества принадлежал англичанам, Гданцевский и Дружковский — французам, Днепропетровский — бельгийцам и тд.), из оставшихся шести чисто русскими можно назвать только два. «Иностранные» предприятия производили 67% южнорусского чугуна, 58% готовых металлоизделий.

Другой вид зависимости демонстрировали все 1,5 тысячи кооперативных маслодельных заводов, которых англичане обеспечивали кредитами, оборудованием и высокоплатежеспособным английским рынком сбыта.

Результаты введения в России протекционистского тарифа С. Витте демонстрировал, сравнивая выпуск с 1877 г. по 1897 гг. За эти 20 лет производство чугуна выросло ~ в 8,5 раз, стали — в 25 раз, машин — в 3 раза, хлопковых тканей ~ в 3,5 раза, химическое производство и добыча угля — в 6 раз, нефти — в 24 раза, и т.п. Объем внешней торговли России за это время вырос с 983 млн. руб. до 1369 млн. руб. При этом отрицательный торговый баланс, составлявший до введения протекционизма 80 млн. руб., сменился в 1895–1897 гг. на положительный в 139 млн. руб. (в среднем за год){604}. Темпы железнодорожного строительства с 1891-го по 1900 г. выросли почти в 10 раз!{605} «В то время, как Франция увеличила свою выплавку чугуна за 1890–1900 годы на 58%, Великобритания на 13%, С. Штаты на 76%, Германия на 61%, в России она возросла на 220%»{606}. «Прилив иностранных капиталов и иностранной предприимчивости явился могучим стимулом нашего промышленного развития последнего времени», — отмечал известный экономист того времени М.Туган-Барановский{607}.

За эти достижения Россия платила дорогой ценой: прибыли иностранных компаний, переводимые за границу, к Первой мировой войне составляли 150 млн. руб. ежегодно. Кроме этого, правительство выплачивало только в виде процентов по государственным займам ежегодно до 220 млн. руб. О масштабах прибылей, уходивших за границу, говорит, например, тот факт, что «на заграничных рынках акции этих (южнорусских) заводов, приносивших огромные дивиденды, от которых давно отвыкли иностранные капиталисты, стояли так высоко, что достаточно было прибавить к названию фирмы слова “днепропетровский” или “донецкий”, чтобы рассчитывать на легкий сбыт акций за границей… Барыши крупных капиталистов промышленных предприятий достигают иногда 100% в год (как это имеет место по отношению к некоторым металлургическим заводам Донецкого бассейна), 20% дивиденда не представляют ничего исключительного для акционерных предприятий»{608}.

Но это было закономерным явлением, утверждал М. Ту-ган-Барановский: «Эта высокая норма прибыли всегда сопутствует первым шагам капиталистического производства и зависит, главным образом, от того, что пока капиталистическое производство не становится господствующей формой промышленности, до тех пор прибыль капиталистического производителя заключает в себе долю ценности, извлекаемой не только из производственного процесса <…>, но также и из процесса продажи»{609}.

М. Туган-Барановский призывал к более активному привлечению иностранного капитала: «…велико различие между русским и западноевропейским капиталистом в отношении предприимчивости, знания дела и готовности стать выше рутины. Дороговизна капитала в России есть также одно из следствий некультурности русской жизни, ибо иностранные капиталы быстро восполнили бы недостаток капиталов на русском рынке, если бы иностранных капиталистов не отпугивали многие особенности наших внутренних порядков. Административная регламентация и мелочные стеснения, на которые наша промышленность наталкивается на каждом шагу, вызывают огромное трение, которое существенно тормозит поступательный ход нашей промышленности»{610}.

Российские же промышленники, из-за ограниченности капиталов, отмечает М. Туган-Барановский, как правило, не вкладывали средств в долгосрочные, капиталоемкие проекты. Не случайно русский капитализм XVIII–XIX века называли «ситцевым»: все наиболее известные предприниматели тех лет, такие как Морозовы, Мамонтовы, Щукины, Рябушинские, вышли из текстильных заводчиков{611}. Но даже «ситцевый» капитализм был создан при непосредственном участии Запада. Так, например, представитель английской фирмы «Де Джерси» Л. Кнопп оснастил платтовским оборудованием фабрики С. Морозова и в течение долгого времени оставался главным кредитором Морозовской мануфактуры, снабжая ее не только оборудованием, но и сырьем{612}.

Недостаток капитала и практического опыта, предопределял и большую зависимость российской буржуазии от государства, что, по мнению экономистов, препятствовало ее более быстрому развитию. Например, С. Витте отмечал: «Наше купечество далеко не отличается той предприимчивостью, какая необходима для современной торговли. Ему мешает в этом и недостаток знаний, и привычка ждать от правительства указаний и поддержки»{613}. С. Булгаков выражался еще резче: «Своеобразие русского капитализма заключается не только в особенной, не повторяющейся в других странах комбинации экономических условий его развития, но в присутствии совершенно специального фактора, могущественно влиявшего на его развитие и представляющее исключительное явление русской жизни, — самодержавная бюрократия. Русский капитализм, до настоящего времени может характеризоваться не как экспортирующий, не как колониальный, но как бюрократический. Он выкормлен, а вместе с тем и извращен бюрократической опекой»{614}.