Морган Райс - Первая Арена. Охотники за головами

Не видя застежки, я провожу рукой по ремню, пока пальцы не касаются холодного пластика. Я засовываю туда палец. Поначалу замок не срабатывает. Я нажимаю сильнее.

Давай.

Неожиданно слышится щелчок. Ремень слетает и я резко падаю вниз, приземлившись лицом на железную крышу; после падения голова заболела просто невыносимо.

Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя и тогда я медленно встаю на колени. Я смотрю в сторону и вижу рядом Бена: он все еще пристегнут и висит вверх головой. Его лицо покрыто кровью, она капает с его носа, и я не понимаю, жив он или мертв. Но его глаза закрыты, и я решаю, что это хороший знак – было бы куда хуже, если бы они были открыты и не мигали.

Я смотрю на мальчика на заднем сиденье – и тут же об этом жалею. Он лежит на полу, с неестественно выгнутой шеей, глаза открыты и застыли. Мертв.

Я чувствую ответственность за его смерть. Может быть, нужно было заставить его выйти из машины еще раньше. По иронии судьбы, со мной мальчику было еще менее безопасно, чем с охотниками. Но я уже ничего не могу с этим поделать.

Вид мертвого мальчика усиливает чувство серьезности происходящего; я снова осматриваю свое тело, пытаясь найти раны, не зная даже, где их искать, ведь болит все тело. Но когда я поворачиваюсь, острая боль пронзает мое ребро, оно ноет даже тогда, когда я пытаюсь глубоко вдохнуть. Я трогаю его – оно чувствительно к прикосновениям. Похоже, я сломала еще одно ребро.

Я могу двигаться, но мне чертовски больно. Кроме того, в моей руке осталась жгучая боль еще с прошлой аварии после попавшего туда обломка. Голова тяжелая, как будто зажатая в тиски, в ушах звенит и в голове пульсирует боль, которая все не проходит. Наверное, я получила сотрясение мозга.

Но зацикливаться на этом нет времени. Мне нужно понять, жив ли Бен. Я тянусь и трясу его. Но он никак не реагирует.

Я думаю, как лучше всего вытащить его оттуда, и понимаю, что простого пути нет. Поэтому я наклоняюсь и с силой нажимаю на кнопку, чтобы снять ремень. Лента соскакивает и Бен падает вниз, жестко приземлившись лицом на металлическую крышу машины. Он громко стонет и меня переполняет облегчение: он жив.

Он лежит, свернувшись клубком, и стонет. Я трясу его снова и снова. Мне надо, чтобы он очнулся и я смогла посмотреть, насколько сильно он ранен. Он корчится от боли, но, кажется, все еще не пришел полностью в сознание.

Мне нужно вылезти из машины: я чувствую приступ клаустрофобии, особенно находясь так близко к мертвому мальчику, который все еще смотрит на меня неподвижным взглядом. Я наклоняюсь, ища дверную ручку. В глазах у меня мутится и это затрудняет поиски, особенно, когда все кверх ногами. Обеими руками я общупываю дверь и наконец нахожу ее. Я тяну, но ничего не происходит. По-видимому, что-то зажало дверь.

Я дергаю за нее снова и снова, но все еще ничего не происходит.

Тогда я наклоняюсь назад, притягиваю колени к груди и толкаю дверь изо всех сил обеими ногами. Слышится скрежет металла и в машину проникает свежий воздух, потому что дверь наконец отлетает.

Я выкатываюсь в белый мир. Опять идет снег – он падает как сумасшедший. И все же снаружи я чувствую себя лучше, встаю на колени и пытаюсь медленно подняться. Я ощущаю прилив крови в голове и на мгновение мир кружится. Постепенно голова начинает болеть меньше, здорово снова стоять на ногах и вдыхать свежий воздух. От стараний стоять прямо у меня усиливается боль в ребрах, так же как и боль в руке. Я отвожу плечи назад и чувствую себя неуклюжей, помятой. Но вроде бы больше ничего не сломано и я не вижу нигде крови. Мне повезло.

Я спешу к пассажирской двери, встаю на одно колено и, дернув, открываю ее. Я засовываю внутрь руки, хватаю Бена за футболку и дергаю его наружу. Он тяжелей, чем я ожидала, и мне приходится тащить изо всех сил; медленно, но настойчиво я тяну его и, наконец, вытаскиваю прямо в снег. Он падает в него лицом и это окончательно пробуждает его к жизни. Он переворачивается на бок, вытирая с лица снег. Затем поднимается на руки и колени и открывает глаза, уставившись в землю и тяжело дыша. Когда он делает это, капля крови с его носа падает и окрашивает алым белый снег.

Он не может сориентироваться и несколько раз моргает, затем поворачивается и глядит на меня, прикрывая глаза от падающего снега.

– Что произошло? – произносит он невнятно.

– Мы попали в аварию, – отвечаю я. – Ты в порядке?

– Я не могу дышать, – говорит он в нос и подставляет под него руки, ловя капли крови. Когда он отклоняется назад, я наконец вижу: его нос сломан.

– У тебя нос разбит, – говорю я.

Он смотрит в ответ, медленно осознавая мои слова, и его глаза наполняются страхом.

– Не беспокойся, – говорю я, подходя к нему. Я ставлю ему на нос обе руки. Я помню, что папа однажды учил меня вправлять сломанный нос. Это было поздно вечером, когда он пришел домой после драки в баре. Я не могла поверить, что он заставил меня на это смотреть, говоря, что никогда не лишне научиться чему-то полезному. Я смотрела, как он стоял в ванной, потом наклонился к зеркалу и сделал это. Я до сих пор помню хруст.

– Стой спокойно, – говорю я.

Одним быстрым движением я нажимаю по обеим сторонам его искривленного носа, выпрямляя его. Он кричит от боли и я чувствую себя ужасно. Но я знаю, что нужно его вправить и остановить кровотечение. Я наклоняюсь и зачерпываю горсть снега, положив его ему в руки и поднимаю их так, чтобы он держал их напротив своего носа.

– Это остановит кровь и снимет опухоль, – говорю я.

Бен подносит его к носу и за считанные секунды снег становится красным. Я отворачиваюсь.

Я возвращаюсь к машине и обследую ее: вот она лежит, колесами вверх, основанием смотря в небо. Мы примерно в тридцати метрах от дороги – должно быть, мы неплохо прокувыркались. Интересно, насколько велика их пуля?

Удивительно, что мы еще живы, особенно если учитывать нашу скорость. Исследовав наш отрезок дороги, я прихожу к выводу, что нам очень повезло: если бы мы слетели немного пораньше, мы бы вписались прямо в скалу. Если бы удар не смягчал толстый слой снега, я уверена, он был бы намного сильнее.

Я осматриваю машину: интересно, можно ли ее еще заставить ехать? Сомневаюсь. А это значит, что я никогда не найду Бри и что мы будем торчать здесь, непонятно где, и не пройдет и дня, как мы погибнем. У нас нет выбора: мы должны найти способ заставить ее заработать.

– Нам нужно перевернуть ее, – говорю я с неожиданной настойчивостью. – Нам нужно поставить ее снова на колеса, если она еще работает. Мне нужна твоя помощь.

До Бена медленно доходят мои слова и он подходит ко мне, поначалу спотыкаясь. Мы оба встаем рядом с одной стороны от машины и начинаем толкать.

Нам удается качнуть ее и затем, используя этот импульс, мы толкаем ее снова и снова. Это забирает все силы и я чувствую, как скольжу по снегу, чувствую боль, пронизывающую мои руки и ребра.

Колебания машины становятся все больше и больше, и как раз тогда, когда я уже не могу больше продолжать, мы толкаем ее последний раз. Я поднимаю руки высоко над головой, все толкая и толкая, и идя при этом вперед.

Этого достаточно. Машина достигает крайней точки, встает на бок и затем внезапно сваливается с жутким грохотом на четыре колеса. Поднимается столп снега. Я стою, пытаясь восстановить дыхание, то же самое делает Бен.

Я обследую ущерб. Он огромен. И крыша, и капот, и весь корпус выглядят так, будто по ним прошелся кузнечный молот. Но на удивление костяк сохранял форму. В глаза бросается одна большая проблема: одно из колес – по которому стреляли – в таком плохом состоянии, что мы никак не можем ехать на нем.

– Может быть, есть запаска, – произносит Бен, читая мои мысли. Я оглядываюсь и вижу, что он уже бежит к багажнику. Я впечатлена.

Я тоже иду туда. Он нажимает на кнопку несколько раз, но она не срабатывает.

– Осторожней, – говорю я, и, когда он шагает назад, поднимаю колено и пинаю по замку изо всех сил. Багажник щелкает, открываясь.

Я смотрю внутрь и с облегчением вижу запасное колесо. Бен наклоняется внутрь и вытаскивает его, а я поднимаю подкладку и под ней нахожу домкрат и гаечный ключ. Я беру их и иду вслед за Беном, который несет запаску к переду машины. Не теряя ни минуты, Бен устанавливает домкрат под рамой, затем берет ключ и крутит им домкрат. На меня производит впечатление, как ловко он управляется с инструментами и как быстро он поднял машину. Он снимает все болты, скручивает ненужную покрышку и бросает ее в снег.

Он надевает новое колесо и, пока я неподвижно его держу, закручивает обратно все болты, один за другим. Он затягивает их и спускает машину на домкрате. Когда мы отходим и смотрим на свою работу, колесо выглядит совсем новым. Навыки механика в Бене удивляют меня; такого я от него не ожидала.

За доли секунды я открываю дверь со стороны водителя, запрыгиваю на сиденье и поворачиваю ключ зажигания. Но сердце мое падает, когда я слышу лишь тишину. Машина мертва. Я поворачиваю зажигание снова и снова. Но ничего не происходит. Совсем ничего. Похоже, что авария окончательно добила машину. Чувство безнадежности захлестывает меня. Неужели это все было напрасно?