Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками
– Нет, не эти. Я лучше надену те, другие, с красными каблуками.
Горничная с сомнением посмотрела на мое платье, словно прикидывая, как будут выглядеть туфли на красных каблуках с желтым шелковым платьем, но послушно повернулась к огромному шкафу. Подкравшись к ней сзади на цыпочках, я толкнула ее в шкаф, захлопнула дверцу и повернула торчавший в замке ключ. Опустила ключ в карман и мысленно похвалила себя: «Прекрасная работа, молодец, англичаночка! Все эти политические интриги научили тебя таким вещам, о каких ты и не помышляла, обучаясь в медицинской школе».
– Не волнуйся, – мягко сказала я содрогающемуся шкафу. – Думаю, кто-нибудь скоро сюда придет. И ты можешь сказать принцессе, что не позволяла мне уходить.
Среди воплей, раздававшихся изнутри, я разобрала имя месье Клюзо.
– Скажи ему, чтобы он осмотрел обезьянку, – бросила я через плечо. – У нее чесотка.
* * *То, что я так успешно разделалась с Ивонной, окрылило меня. Но как только карета тронулась с места и помчалась в сторону Парижа, мое настроение заметно ухудшилось.
Я уже не так сердилась на Джейми, но все же видеть его не хотела. В моей душе царила сумятица, и у меня не было желания разбираться в своих чувствах. Слишком велика была обида. Горькая утрата усугублялась болью предательства. Он не имел права ехать в Булонский лес, и я не должна была ехать за ним. Но мы поступили именно так и оба виноваты в смерти нашего ребенка. Мне не хотелось встречаться с ним и спорить о том, кто больше виноват. Я избегала воспоминаний о том хмуром утре в Булонском лесу. Я старалась вычеркнуть из памяти лицо Джейми, упивающегося жаждой мести, которая погубила его собственную семью. И по сей день стоило мне подумать об этом, как в животе начинались спазмы – отголоски недавней трагедии. Пальцы царапали голубой бархат кареты, а я приподнималась, пытаясь таким образом смягчить воображаемую боль в спине.
Я выглянула в окно, надеясь отвлечься, но картины природы не волновали меня, и мысли снова и снова обращались к цели моего путешествия. Каковы бы ни были мои нынешние эмоции в отношении Джейми, я невольно задавалась вопросом, увидимся ли мы с ним или нет, сохранились ли наши чувства друг к другу и будем ли мы снова вместе. Но он сейчас в тюрьме. А я, как никто другой, знала, что значит тюрьма для Джейми.
И все же самыми главными были проблемы, связанные с Карлом, долг месье Дюверни и Мурта, готовящийся ступить на корабль, следующий из Лиссабона в Орвиэто. Ставки слишком высоки, и я не могла позволить своим чувствам взять верх над разумом. Ради блага многочисленных шотландских кланов, в том числе и клана Джейми, во имя тысяч шотландцев, которые погибнут у Куллодена и после него, стоит постараться. А для этого Джейми должен быть на свободе. Одной, без него мне не справиться.
Во что бы то ни стало я должна вытащить его из Бастилии.
Так что же следует предпринять?
Я видела нищих, тянувших руки к окнам экипажа, въехавшего в Париж, и решила просить помощи у сильных мира сего.
Я постучала в переднюю стенку кареты, и через минуту усатое лицо кучера Луизы повернулось ко мне.
– Что вам угодно, мадам?
– Налево, – приказала я, – в «Обитель ангелов».
* * *Мать Хильдегард задумчиво постукивала грубоватыми пальцами по тетради с нотами, как бы выбивая тревожную мелодию. Она сидела за столом, украшенным мозаикой, в своем кабинете. Напротив сидел маэстро Герстман, который консультировал нас.
– Ну хорошо, – задумчиво произнес маэстро Герстман. – Думаю, что смогу устроить вам встречу с его величеством. Но одно дело вы, мадам, другое – ваш муж… да…
Известный музыкант, казалось, с трудом подыскивал слова для ответа; это заставило меня предположить, что обращение к королю с просьбой об освобождении Джейми – дело гораздо более сложное, чем я думала. Мать Хильдегард подтвердила мое подозрение в свойственной ей манере.
– Йоган, – взволнованно воскликнула она, – мадам Фрэзер не является придворной дамой! Она целомудренная женщина.
– О, благодарю вас, – вежливо ответила я. – Но если не возражаете, я хотела бы знать, что может грозить моему целомудрию, если я встречусь с королем и попрошу его освободить Джейми?
Монахиня и маэстро обменялись взглядами, свидетельствующими, что они в ужасе от моей наивности и не знают, как исправить положение. Наконец мать Хильдегард, как более решительная, принялась объяснять:
– Если вы явитесь к королю одна и станете просить его о милости, он истолкует это как вашу готовность переспать с ним.
После всего, что мне довелось слышать, я не удивилась, но в ожидании подтверждения взглянула на маэстро Герстмана. Он слабо кивнул.
– Его величество чрезвычайно чувствителен к просьбам красивых дам, – деликатно сообщил он, внезапно углубившись в изучение орнамента столешницы.
– А это плата за выполнение подобных просьб, – добавила мать Хильдегард уже не столь деликатно. – Большинству придворных только льстит, когда их жены пользуются благосклонностью короля. Выгода, приобретенная ими в таком случае, стоит добродетели их жен.
Толстые губы презрительно искривились при одном упоминании об этом, затем приняли свое привычное насмешливое выражение.
– Однако ваш муж вовсе не похож на услужливого рогоносца.
Тяжелые брови вопросительно поднялись, и я в ответ покачала головой.
– Думаю, что нет.
Слово «услужливый» меньше всего подходило Джейми Фрэзеру. Я попыталась представить себе, как Джейми повел бы себя, что сказал бы, а главное – сделал, если бы узнал, что я позволила себе интимные отношения с каким-нибудь другим мужчиной, даже если бы им оказался король Франции.
Это заставило вспомнить о доверии, которое установилось между нами с первого дня супружества, и меня захлестнуло чувство одиночества. На мгновение я закрыла глаза, борясь со слабостью, но тут же взяла себя в руки – я не имела права забывать о деле.
– Итак, – глубоко вздохнув, сказала я, – есть ли какой-нибудь другой выход?
Мать Хильдегард посмотрела на маэстро Герстмана из-под нахмуренных бровей, давая ему возможность ответить. Маэстро пожал плечами и тоже нахмурился.
– Есть ли у вас какой-нибудь друг, занимающий высокое положение, который мог бы ходатайствовать перед королем за вашего мужа?
– Нет, скорее всего, нет.
Я и сама думала об этом по пути сюда и пришла к выводу, что обратиться за помощью мне больше не к кому. Из-за скандальной окраски, которую получила дуэль, и сплетен, распространяемых Мари д’Арбанвилль, никто из наших французских знакомых не осмелится взять на себя эти хлопоты. Месье Дюверни, который согласился встретиться со мной, был добр, но трусоват.
«Надо подождать, – единственное, что он мог посоветовать. – Через несколько месяцев, когда скандал немного забудется, можно будет обратиться к его величеству, а пока…»
Герцог Сандрингем также остался безучастным к моей просьбе. Он так заботился о безупречности собственной репутации, что предусмотрительно отправил своего личного секретаря куда-то с поручением, дабы тот не догадался о цели моего визита. О том, что он станет обращаться к королю по поводу Джейми, не могло быть и речи.
Я смотрела на мозаичную поверхность стола, едва различая переплетения узора. Пальцы рисовали петли, кружки и закорючки, следуя неистовой работе мысли. Чтобы предупредить вторжение якобитов в Шотландию, было необходимо освободить Джейми из тюрьмы, и я должна была это сделать во что бы то ни стало и невзирая на любые последствия.
Наконец я оторвала взгляд от орнамента и посмотрела в упор на маэстро.
– Я пойду на это, – мягко сказала я. – У меня нет другого выхода.
Наступило тягостное молчание. Маэстро Герстман взглянул на мать Хильдегард.
– Она останется здесь, – твердо заявила мать Хильдегард. – Ты сообщишь мне о времени аудиенции, когда все устроишь, Йоган.
Она повернулась ко мне.
– В конце концов, если ты действительно решила так поступить, моя дорогая… – Она сурово поджала губы и помолчала, прежде чем произнести: – Наверное, грешно помогать тебе в подобном деле, но я все же помогу. Я знаю, что у тебя есть веские причины поступать именно так, какими бы они ни были… И может быть, грех этот будет не столь уж велик по сравнению с твоим самопожертвованием.
– О, матушка.
Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь, поэтому молча прижалась щекой к большой грубой руке, лежавшей у меня на плече. Потом бросилась в ее объятия, зарывшись лицом в черную ткань монашеской блузы. Она обняла меня за плечи и повела в розарий.
– Я буду молиться за тебя, – сказала она, улыбаясь, несмотря на то что улыбка мало шла к ее суровому, словно высеченному из камня лицу.
Вдруг она задумалась и, как бы обращаясь к самой себе, проговорила:
– А я все думаю, кого именно из святых покровителей следует просить о помощи в данной ситуации?
