Самая страшная книга 2025 - Юлия Саймоназари
– Ой-йею!
Цыган покачал головой, цыкнул зубом и дал кнута битюгам. Толстые крутобокие лошади, насколько им хватало прыти, потащили телегу быстрее.
Почти к закату добрались до Ново-Михайловского. Тяжелая глиняная тишина степи сменилась шумной сутолокой. На въезде стояли красивые, дюжие всадники-красноармейцы. Два мужика лет сорока, оба в буденовках и летних гимнастерках.
– А ну тпр-р-р! – крикнул один, рыжеусый, с закатанными рукавами гимнастерки. Он вскинул винтовку и крепко сжал цевье, да так, что предплечья, привыкшие к тяжелому труду, пошли мускульными буграми. – Кто такие? За каким хером к нам пожаловали?
Второй всадник, чернявый и смуглый, взял на прицел Федора; медленно и с ленцой, как человек, уставший от своей работы.
Цыган спрыгнул с телеги и, смиренно подняв руки, зашагал к всадникам. Он натянул на лицо приторную, подобострастную улыбочку:
– Ой-йею, достопочтенные! Ну зачем вы сразу стрелять? Мы с белой сволочью дружбы не держим, тут у товарища семья, он из Астрахани вот уж какую неделю катит. Война на работе застала. Нам бы хотя бы повидаться с его семьей-то.
– Мама твоя достопочтенная, – ответил рыжеусый. – Дубенко, обшукай этих хлопцев.
Чернявый спешился, закинул винтовку за спину, зашарил по карманам цыгана, расстегнул ворот его рубахи, поднял было руку, чтобы снять с груди Василя золотой крест, но почему-то передумал.
Дубенко внимательно, словно легавый пес, обыскал телегу, а следом уже перетряс Федора.
– Голые! Ни оружия, ни пороха. Трошки табаку, харчи, да и те так себе…
Рыжеусый задумчиво почесал грязными ногтями в отрастающей щетине, еще раз посмотрел на путников:
– Каналья! Эх, принесла вас нелегкая на мою голову! Председатель комбеда велел никого не впускать и никого не выпускать. Только по особым случаям!
– Так человек семью свою приехал повидать, – подал голос Федор. – Я местный, меня тут каждая собака знает! Разве не особый случай?
– Приказ есть приказ, – возразил рыжеусый. – Да и чего-то рожи мне ваши не нравятся… Будете допекать, приговор на месте как контрреволюционным элементам. Давайте, тикайте отсюдова.
Цыган порхнул рукавами, промеж его тонких пальцев появилась вдруг блестящая монета. Дал щелчка – монета тут же исчезла.
– Ишь ты! – удивился рыжеусый.
– Ой-йею, командир, нам только справиться о делах товарища, и мы тут же уедем обратно в Астрахань. Нам бы на полчаса всего, уважишь?
Василь, согнувшись и мелко семеня ножками, двинулся в сторону всадника. Играл старую цыганскую пьесу: казаться жалким и нелепым, как бы возвеличивая собеседника.
Он снова щелкнул пальцами и, склонив голову, вложил монету в ладонь рыжеусого. Тот попробовал металлический кругляш зубом, затем цыкнул и спрятал в карман.
– Дубенко… – разочарованно помотал головой рыжеусый. – Ты же его обшукал…
В ответ чернявый лишь лениво пожал плечами: мол, цыган, что тут поделаешь?
– Хер с вами, поехали, к председателю вас отведу. Дубенко – за старшего!
Комбед располагался в бывшем купеческом особняке – трехэтажной деревянной громадине с причудливыми резными наличниками на окнах. Внутри, однако, не оказалось и намека на подспудно ожидаемую роскошь. Простецкая деревянная мебель, на стенах агитационные плакаты и портреты Ленина. Среди этого коммунистического спартанства лишними казались только красные шелковые шторы на окне, рядом с которым стоял тяжелый деревянный стол. За ним сидел немолодой лысеющий человек в очках и с острой бороденкой.
– Кого привел, Вакуленко? – спросил человечек, не поднимая глаз от бумаг.
– Говорят, местные – из Астрахани домой возвращались.
Василь и Федор топтались на месте, словно нашкодившие ребятенки. Смотрели в пыльные половицы.
– Феденька, вай-вай! – раздался за спиной тяжелый бабий голос. Следом послышались звон и грохот, будто что-то уронили.
– Баба Валя! – крикнул председатель. – Руки твои из жопы, иди новый чай делать!
Федор обернулся и увидел перед собой Валентину Прокопьевну, соседку через два дома. Та смотрела на него, словно на какое-то чудо.
– Феденька! – громко шептала она, осеняя себя крестом. – Так ты ж помер! Вагонами тебе голову раздавило. Соня твоя на похороны ездила…
– Напутали, напутали, мать! Я в тюрьму попал, а раздавило сменщика моего, я ему свою одежду в карты проиграл…
Он на ходу лепил какую-то чушь, но момент был такой, что пожилая тетка легко все принимала на веру.
– Ох! Ну слава богу, а то Сонька так горевала, так горевала…
– Так! – крикнул председатель, напоминая о себе. – Что за вздорный треп? Я тут пока решаю, кто, с кем и когда говорить должен.
– Простите, Порфирий Борисович! – щебетнула старуха. – Просто не каждый день вот так человек из мертвых восстает, ох, Феденька, дай хоть обниму… Худой какой, холодный, болеешь?
– Туберкулезом переболел, – соврал Федор. – Тюрьма…
– Ох, ну я чаю пойду сделаю, на всех сделаю! У меня там кипятка еще полкастрюли. Ох, дура старая!
Задастая старуха, причитая себе под нос, исчезла в дверях. Порфирий Борисович переводил острый взгляд то на Федора, то на Василя, словно хотел в каждом дырок насверлить.
– Так. Федор, стало быть. Местный. А это что за субчик с тобой?
– Помочь вызвался доброму человеку, – ответил Василь. – Он мне помог когда-то, и я теперь ему помогаю.
– Мутная какая-то у вас там история, но меня она не касается, тут белые на сорок верст к северу, своих дел по горло. Родных ищешь, стало быть?
Федор молча кивнул. В комнате снова возникла Валентина Прокопьевна с тремя стаканами в подстаканниках, в которых плескался едва-едва желтый чаек. Она осторожно поставил поднос на стол и тут же отскочила.
– Ох, Феденька, поздно ты… Детки твои болели долго да истлели… Схоронили их в позапрошлом году. А Сонька прошлой весной в вашей хате повесилась. Ее за оградкой схоронили как руконаложницу. Не успел ты, Феденька…
Старуха хотела что-то еще сказать, да не смогла и разрыдалась. Она снова обняла Федора за худые плечи, через всхлип обозвала его ледышкой и исчезла где-то в глубинах особняка.
Порфирий Борисович долго собирался со словами, что-то бормотал себе под нос и прихлебывал слабый чай. Затем закурил, походил по комнате и, щелкнув выключателем, зажег в комнате рыжий электрический свет.
– Как коммунист я всего этого мракобесия не одобряю… С похоронами за оградкой. Но как человек я тебе сочувствую, Федор. Ну, стало быть, узнал что хотел?
– Шибче, чем нужно… – Федор тяжело вздохнул. – Дадите закурить?
Председатель протянул папиросу и спички. Федор подкурил и глубоко затянулся.
– Ну и что думаешь дальше делать? Вы с цыганом твоим какие-то оба слабые с виду, глаза у вас мутные, как у дохлой рыбы… Мне такие люди здесь не нужны, так что катитесь отсюда, держать не буду. Но если на кладбище думаешь ехать, ты и сам знаешь, что оно к северу от Ново-Михайловского, как
