Самая страшная книга 2025 - Юлия Саймоназари
Василь хрустко отломил крылышко и с аппетитом откусил.
– Как? – спросил Беня.
– Как будто мама любимому сыну! – ответил цыган.
– Как будто мама любимому сыну… – довольным голосом повторил Беня и скрылся где-то во тьмах трактира.
На кухне загремела посуда, послышались низкий, грудной голос Розы Абрамовны и звонкий, словной ручеек журчит, девичий. Вскоре из дверей выскочила молоденькая еврейка. Она на мгновение остановилась, зыркнула черными глазищами на гостей, а потом торопко застучала ногами по ступеням.
– И перины взбей! – крикнула ей вслед Роза Абрамовна.
Цыган проводил взглядом легконогую девушку, грустно вздохнул и принялся сворачивать цигарки. Он протянул одну Федору, вторую подкурил от канделябра и довольно пустил дым ноздрями. Федор, бросив жевать куриную ногу, тоже закурил и глянул Василю прямо в глаза:
– Ты ведь знаешь, что все равно спрошу, Василечек. Чего помогать мне решил? Возишься со мной, как с малым дитем, все мне свой опыт об этой паршивой жизнесмерти жуешь, заботишься. Зачем?
– Ха, ой-йею! – Цыган сначала засмеялся, потом закашлял. – А помнишь, я тебе говорил, что мы в Приюте – родня? Иногда седьмая вода на киселе, конечно, но из одного кровного узла. И ты, и отец Никодим, и племяннички его, и я: все мы одной крови. Матушкины потомки. А что до нас с тобой… Помнишь, ты молодой был, табор к вам на хутор приезжал?
– Ну…
– А цыганку Рину помнишь? Помнишь, как ночь с ней провел?
– Да когда ж это было, прости Господи?..
– А теперь в глаза мои погляди. Видишь, какие синие? Прямо как у тебя, Федор Кузьмич.
– Это что же выходит? Ты…
– Да!
Трясущимися пальцами Федор поднес самокрутку к губам и глубоко, до коликов в груди, затянулся. Он жадно разглядывал цыгана, будто видел того в первый раз, и, к ужасу своему, подмечал множество сходств.
– Не-е-ет, извини, но не получится теплого разговора. Я… Пожить надо с этой мыслью. Да тьфу ты! – Федор хлопнул себя по лбу. – Пожить, ишь ты чего сказал…
Василь налил еще водки. Чокнулись, выпили, закусили.
– А я, Федор Кузьмич, и не жду от тебя ничего. Сам всю жизнь другого человека за отца считал, а оно вот как оказалось. После смерти, ой-йею, все тайны тайнами быть перестают. Ничего мне от тебя не надо, ни в чем тебя не виню. Ты ведь и сам ничего не знал. Я просто хочу, чтобы у меня в проклятом несмертии этом был хоть один человек, чтобы родной по-настоящему. Хочу, чтобы и у тебя был, а то оно знаешь какое страшное – одиночество?
Настала очередь Федора разливать.
– Давай-ка переночуем, дела сделаем, а дальше будем мысли думать, как теперь вечность коротать. Доедай и пошли.
В утробе зашевелился зверский аппетит. Федор запускал в рот огурцы целиком, руками толкал в пасть жмени квашеной капусты, с жадностью обгладывал куриные останки. Только сейчас он понял, что при жизни не одолел бы и трети такого стола. Но даже такая великанская трапеза лишь заморила червячка.
На чердаке старинного деревянного трактира притаилась большая общая спальня. Десятка полтора грубо сработанных, но крепких кроватей, и только две застелены. На прикроватных тумбах заботливая хозяйка оставила по свечному фонарику.
Сразу же потянуло в сон. Федор улегся на свежие простыни прямо в пыльной одежде, уткнулся носом в подушку и сам не заметил, как уснул. Разбудил его страстный шепот впотьмах.
– Ой-йею, Цилечка! Ты моя самая любимая! – шептал цыган, прерывая неторопливую возню.
– Самая? Так я у тебя шо, не одна такая? – В девичьем шепоте Федор узнал хозяйскую дочь. – Ты погоди же ты со своими поцелуями! Там мужик в углу спит, я при нем не могу…
– Так это папка мой! – шепнул цыган весело. – Он с дороги ой как притомился, спит как мертвец.
– А шо он у тебя русский? Брешешь мне, коршун!
– Вот тебе крест!
Молодые едва слышно рассмеялись, вернувшись к своей страстной возне.
«Эх, Василечек, и я вот так же с твоей мамкой кувыркался… Разве я имею право твой грех осуждать? Сын… Весь в отца». Эта мысль вдруг страшно разозлила. У приличного человека, что всю жизнь своим трудом лямку тянул, сын вдруг цыган?! Какой стыд, с ума сойти можно!
Федор назло громко всхрапнул, молодые тут же притихли. Он еще покряхтел и покрутился, а потом притих и слушал до самого конца, пока Василь и Циля не наваляются по-всякому.
Наутро Роза Абрамовна позвала завтракать. Цили в комнате уже не было. Василь храпел, лежа поверх кубла из простыней и одеял.
Хозяйка отпотчевала постными щами и некрепким чаем, а после к самым дверям старый еврей подвел уже запряженную телегу.
Цыган плюхнулся задом в бурое сено и принял у Бени вожжи. Следом забрался и Федор.
– Ну и горазды они жрать у тебя, Василь, – хрипло сказал Беня. – Даже для битюгов многовато.
– Вот тебе сверху за труды, Беньямин Аронович, спасибо за все!
Цыган сунул золотую монету в сухонькую ладошку старика.
– Не пропадай, Василь, заезжай к нам.
На порог вышла Циля, отдала что-то матери и замерла как статуя, провожая мокрым взглядом телегу, уходящую в оранжевый степной рассвет.
* * *
Рыжая бесконечность проносилась верста за верстой. Кругом одна и та же картина: сухой ковыль да одинокие тощие деревца.
– Как село-то твое родное называлось? – спросил Василь.
– Ново-Михайловское.
– Знаю это место, ой-йею! Отсюда чуть больше тридцати верст. Часа за четыре доберемся.
– И все-то ты, собака, знаешь!
Василь улыбнулся и по привычному уже ритуалу скрутил две цигарки, подкурил обе, вторую отдал Федору.
– А я на собаку не обижусь, Федор Кузьмич. Я как помер, мне Матушка в колыбельной нашептала, что вот туточки, в длину лошадиных суток, есть мой родной человек. А я искал, бродил, выяснял. Знал, что есть ты на свете, а потом беда твоя с вагонами этими. Вот я черт его знает сколько времени потратил, чтобы вынюхивать! Сколько у тебя детей было, Федор Кузьмич?
– Двое. Дочке одиннадцатый год шел, сыну восемь было.
– Бра-а-а-ат с сестро-о-ой… – сказал цыган, довольно растягивая слова. – Экая роскошь!
– Ты себе много не придумывай, Василь! – ответил Федор со злостью. – Я, конечно, грешен как человек, но я тебе не отец и дети мои тебе не родня. Кто ж знал-то? Да и как мне было знать, ежели мамка твоя с табором укатила к чертям собачьим, да и ты сам говоришь, что был в твоей жизни другой человек, которого ты отцом считал! Спасибо, конечно, что помогаешь. Я тебе отплачу чем могу, но давай без вот этого
