Владимир Леский - Чёрный став

Потом она бросилась в сени и крикнула, открыв дверь во двор, звенящим от слез голосом:

— Чего вы там копаетесь, мамо? Идите уже в хату! Вечерять время!..

— Тю! Сказилась! — отозвалась Одарка и, продолжая доить корову, придушенным от злобы голосом завопила:

— А ты, анахвема! Ще й бодается, мазепа проклятая!..

Марынка вернулась в хату, достала из-за иконы тоненькую восковую свечку, зажгла ее и присела с ней на корточки перед сундучком Наливайко. На крышке сундучка были наклеены разные картинки; она долго, подняв брови, с каким-то недоумением и смущенным любопытством рассматривала их.

От сундучка пахло степным воздухом, дорожной пылью, дегтем, сухим сеном, лошадьми; Марынка низко нагнулась к нему лицом, вдыхая эти запахи. От удовольствия она даже зажмурилась и тихонько засмеялась.

Она и не догадывалась, что этот чумацкий запах, которым несло от сундучка, ей был так приятен потому, что так пахло и от самого Наливайко. Это ей и в голову не приходило…

Она совсем села на пол и задумалась, тихонько и нежно поглаживая рукой крышку сундучка.

В эту ночь Марынка уже не колдовала на крылечке, рано легла и спала всю ночь. И даже лихорадка не трясла ее…

VIII

Чертовы песни

Скрипице повезло: он сдал Наливайко в своей хате комнату и получил от него вперед за месяц пять рублей. Это был капитал, о каком Скрипица и мечтать даже не мог. Но в том настроении, в каком он был последнее время — эти неожиданно свалившиеся к нему деньги не произвели на него никакого впечатления. В другое время он, наверно, загулял бы и пропил их в три дня, теперь же, повертев в руках синюю бумажку, он сунул ее в свою скрыню и забыл о ней, как о чем-то совершенно ненужном.

С некоторого времени со Скрипицей творилось что-то неладное, в нем произошла какая-то перемена, словно его подменили или сглазили. Он совсем перестал пить, по шинкам ходил только по привычке, скрипку же свою при людях вовсе не вынимал из-под свитки и ни за какие деньги не хотел играть.

— Разве ж то музыка? — мрачно говорил он. — Смех один, та й годи!..

Сидя где-нибудь в углу, он все о чем-то напряженно думал, словно хотел что-то вспомнить. Иногда, точно одержимый, он вдруг вскакивал с места и убегал, и его уже нигде не могли найти.

Забившись на чужом дворе где-нибудь за клуней, он принимался тихонько водить смычком по струнам — осторожно, неуверенно, как будто разучивая по памяти слышанную им где-то песню. Ему не удавалось уловить мотив, он обрывал и снова начинал то что-то бесконечно жалобное, печальное, то залихватски-веселое — какие-то новые песни, которых он никогда раньше не играл. Должно быть, они непрочно сидели у него в памяти, потому что он то и дело сбивался на какой-нибудь старый мотив. В конце концов он с досадой запихивал под свитку скрипку и, тяжело вздыхая, плелся домой, где снова принимался наигрывать, недоуменно приговаривая:

— Ах ты, Боже ж мой! Как же оно играется!..

Среди дня с горя он заваливался спать. Под вечер вылазил на свое крылечко и продолжал пиликать, вспоминая не дававшиеся ему песни…

Его хата стояла на самом краю села, на высокой горе, над Сеймом. С крыльца видны были синевшие в вечернем тумане колонны разумовского дворца, воздушные и печальный в своей тихой покорности разрушения, веющие пустынностью брошенности, таинственностью давно не обитаемого жилища. Глядя на них, Скрипица, казалось, слышал эти странные, мучившие его песни, но едва он прикасался смычком к струнам — как они вспархивали и улетали, исчезая из его памяти и слуха. Сбившись, он поворачивался к дворцу и со злостью грозил в ту сторону смычком и скрипкой…

Наливайко, застав его раз за этим занятием, долго слушал молча; ему нравилась музыка Скрипицы, и он одобрительно похлопал музыканта по плечу.

— Добре ты играешь, Скрипица! Хоть на папскую свадьбу!..

Но тот безнадежно махнул рукой и отвернулся, сказав сдосадой:

— Та не то, хай ему бис!..

— А чего тебе надо?

— Чертовых песен, вот чего! — раздраженно ответил Скрипица…

Даже ночью, во сне, он тяжело вздыхал и бормотал, скрежеща остатками своих гнилых зубов:

— А ну тебя к лысому батьке с твоей проклятой музыкой!..

Однажды вечером, вместо того, чтобы вернуться к себе домой, Скрипица поплелся по главной улице Батурина, как будто так себе, ради прогулки, а на самом деле — с совершенно определенной целью. Ему не хотелось признаться и самому себе, куда он идет и зачем; но он знал хорошо, что ему не миновать Чертова Городища.

Вышел он к кочубеевскому саду, свернул на конотоп-скую дорогу — и пришел-таки к самому Городищу.

Уж совсем свечерело. Унылый и пустынный вид имело Мазепово Городище, со своими голыми холмами, всюду торчащими пнями срубленных деревьев и одиноко стоящей между ними хмуро насупившейся хатой с несколькими жидкими топольками у крыльца. Позади хаты виднелось еще какое-то строение, без окон, с одной широкой дверью, зиявшей, как раскрытая черная пасть.

В окнах хаты было темно, всюду — пусто и тихо: казалось, что здесь никто и не жил. За Городищем на востоке синело небо темной тучей, розовой по краям от зари, и эта туча придавала еще более мрачный характер опустошенной местности и одинокому дому.

Скрипица остановился в некотором отдалении и боязливо посматривал на темные окна хаты. Далекая туча глухо погромыхивала за Сеймом и мелькала тусклой зарницей, точно раскрывала и снова смыкала огненные глаза, и зловещий блеск зарницы отражался в черных стеклах, как будто в хате загоралась и тотчас же потухала свеча.

Скоро и в самом деле там блеснул огонек, и сквозь стекла было видно, как по комнатам двигалась большая темная фигура. Потом в сенях щелкнула клямка, скрипнула дверь — и на крыльцо вышел Бурба. Он посмотрел направо и налево и тихонько посвистал. Откуда-то выбежала большая черная собака и стала к нему ласкаться.

Скрипица притаился за кустами. Ему показалось, что у собаки из глаз брызжет огонь; он осторожно, сняв шапку, перекрестился…

Из черной двери сарая вышел работник Бурбы и стал что-то показывать руками хозяину. Бурба тоже делал ему руками какие-то знаки, и они оба при этом молчали.

Скрипица со страхом смотрел на них. Что это за дьявольский разговор? Ему пришло в голову, что они знают о его присутствии и сговариваются о том, чтобы погубить его душу. Бедная душа Скрипицы затрепетала от ужаса. Он хотел бежать, но не мог двинуться с места…

Работник Бурбы, быстро показывая что-то на пальцах, злобно замычал, мотая головой. Бурба топнул ногой и погрозил ему кулаком. Тот съежился и замычал уже жалобно, выставив перед собой руки, точно защищаясь от удара.