Владимир Леский - Чёрный став

Погреб был узкий, длинный, с покатым полом, уходившим все глубже и глубже в землю. Скрипица, идя за Бур-бой, все больше утверждался на мысли, что тот в самом деле ведет его в чертово «пекло». А тут еще что-то белое с глухим стуком покатилось у него из-под ноги; он вгляделся и в страхе попятился назад, бормоча:

— Свят, свят… Иисусе Христе, Матерь Божия!..

Это был человеческий череп — страшный, смеющийся черными провалами глаз и оскаленными зубами. Откатившись в сторону, он смотрел на Скрипицу, не переставая смеяться всем оскалом своих белых зубов и, казалось, даже подпрыгивал на земле от смеха.

Бурба оглянулся и сказал:

— Тут их до черта! Панов чи холопов ховали — кто его знает!..

Дальше Скрипица наткнулся уже на целую кучу человеческих костей, сложенных горкой у стены подземелья. Тут он вспомнил, что рассказывали люди о Городище — будто Мазепа бросал сюда людей, почему-либо неприятных ему, и они здесь умирали голодной смертью. Хода сюда никому не удавалось найти, так что и само существование подземелья было подвержено большому сомнению. Видно, сам черт помог Бурбе найти его в этом проклятом месте!..

Подземному коридору, казалось, и конца не было; Скрипица уже потерял всякую надежду когда-нибудь выбраться на свет Божий. «Сам полез черту в зубы! — думал он, почесывая с досадой в затылке. — Та Бог и наказал…»

Бурба вдруг свернул в сторону и остановился. Здесь была широкая пещера с низкими каменными сводами; у стены ее стояли в ряд большие винные бочки. Посередине был врыт в землю широкий пень, на котором в глиняной поли-вяной макитре лежали две жестяные кружки. Около пня стояли скамейка и табурет.

Всех бочек было десять. Бурба дал Скрипице попробовать из каждой. В одной вино оказалось чересчур кислым, в другой — слишком сладким, в третьей было терпкое, в четвертой — совсем слабое, в пятой еще мутное и зеленоватое, с виноградными семечками, в шестой — игристое, щипавшее за язык, в седьмой — совсем было бы хорошее, если бы не отдавало запахом старой бочки; в восьмой и девятой было не вино, а какая-то бурда с запахом уксуса, десятая же бочка была совсем пустая: вытащив из нее затычку, Бурба наклонил ее почти вертикально, но из нее ни капли не вылилось в макитру.

— Жаль! — сказал Бурба. — А тут было доброе вино!..

Он всунул в отверстие затычку и пошел опять к первой бочке. Но в ту же минуту Скрипица увидел его сидящим на корточках перед той же, десятой бочкой, в которой ничего не было. Бурба снова приставил к ней макитру, вынул затычку — и из отверстия вдруг полилось сильной струей красное, как кровь, вино.

Скрипица не верил своим глазам: или он сошел с ума, или его морочила нечистая сила! Он даже протер глаза, чтобы лучше видеть. В самом деле — Бурба цедил вино из пустой бочки. Чудеса, да и только!..

Скрипица решил не пить этого чертова вина. Бурба поставил перед ним на пень макитру, наполненную до краев пенящимся, крепко и вкусно пахнущим вином, — и у Скрипицы приятно защекотало в носу. Трудно было устоять перед таким искушением: если раньше перекреститься — то, пожалуй, и можно будет выпить одну-две кружки…

Бурба зачерпнул из макитры кружкой вина и поставил ее перед Скрипицей. Он смотрел так грозно из-под насупленных бровей, что Скрипица забыл перекреститься, взял кружку и разом осушил ее.

Крепкое вино точно огнем по жилам прошло у него по всему телу. По вкусу и жгучести оно было таким же, какое он пил с Бурбой на развалинах дворца. Он поставил кружку на стол и сказал, утирая усы и бороду рукавом свитки:

— От вино, так вино! Сами пессиголовцы не пьют такого вина!..

Бурба засмеялся своим бараньим смехом и, придвинув к нему макитру, сказал:

— Пессиголовцы — дурни, где им пить такое вино! Пей еще! Для доброго человека не жалко!..

Скрипицу тронули эти слова, он совсем расчувствовался; его красные, подслеповатые глаза даже заблестели слезой.

— Я для пана Бурбы хоть черту душу отдам! Вот как!..

Он сейчас же спохватился, что сказал лишнее, но уже было поздно. Бурба поймал его на этом слове:

— Добре! Не цурайся ж того, что сказал!..

Он зачерпнул своей кружкой вина и тоже выпил. Потом взял у Скрипицы скрипку и смычок и заиграл…

Скрипица по первым же звукам узнал ту печальную песню, которую Бурба играл ему на стене дворца. И опять от этой музыки у него на душе стало горько и тяжко и сердце точно клещами сдавило. Он слушал и тяжело вздыхал, вспоминая всю свою жизнь, в которой так и не было до сих пор ни одной настоящей радости. Эх, жизнь собачья! Он стукнул кулаком по пню, выпил вторую кружку вина и залился горючими слезами…

А Бурба все играл и играл, и так приятно было слушать эту музыку и плакать от жалости к самому себе, ко всем людям и даже к самому Бурбе. И не удержался Скрипица, чтобы не сказать сквозь слезы:

— Эх, пан Бурба! Добрый ты музыкант, лучше даже, чем жид Янкель, что на жидовских свадьбах играет! Жалко только, что продал ты чорту душу свою!..

Лицо Бурбы стало таким страшным, что Скрипица весь съежился, точно перед ним стоял сам черт. Глаза у него выкатились на лоб и крутились, как мельничные колеса, зубы оскалились, как у бешеного пса, волосы, борода и усы поднялись и ощетинились, даже уши оттопырились и налились кровью. Он перестал играть, перегнулся через пень и, придвинувшись своим страшным лицом к Скрипице, хрипло сказал:

— А кто тебе сказал, что я продал черту душу?..

Скрипица испуганно забормотал:

— То ж я так… шутковал… Люди брешут — и я с ними.

— Пускай брешут, а ты молчи! — с казал Бурба, сердито отшвырнув ногой белый череп. — Иди зараз до Черного става, та приведи сюда псаломщикову дочку! Чуешь?.. Та смотри! Меня не обдуришь!..

У Скрипицы и руки опустились. Он взмолился, дрожа от страха:

— Помилуй, пан Бурба! Как же это можно! Марынка ж не захочет!..

— Ступай! Геть! — закричал на него Бурба. — Не приведешь Марынку — так я тебя в самое пекло, к чертям схо-ваю!..

Скрипица взял свою скрипку и смычок и послушно поднялся с места…

X

Чудеса продолжаются

Скрипица не заметил, как и выбрался из подземелья.

Пришел он в себя только на широкой конотопской дороге.

Уже стояла ночь, и круглая, белая луна с высокого неба озаряла весь Батурин, тихо спавший в своих густых садах. За Сеймом громко, словно стараясь перекричать друг друга, нестройным хором квакали лягушки; из кочубеевского сада доносились переливчатые трели соловьев.

В светлом лунном воздухе далеко были видны стройные развалины дворца, высившиеся на горе над рекой. Скрипица боязливо покосился на них и прибавил шагу, подымая на дороги пыль своими тяжелыми чоботами.