Владимир Леский - Чёрный став

Расцеловавшись с братом, Христина объяснила ему, что пока ее муж купит здесь имение — она с дочкой будет жить у него, хотя бы в кочубеевском доме.

— Та живи! — сказал Панас, лениво пожав плечами. — Я с тебя и грошей не возьму. Чи ты ж мне не сестра!..

Он отпер дверь кочубеевского дома, и Наливайко снес туда вещи своих пассажирок. Старая Христина расчитывалась с возницей, а Ганка ходила по темным пустым комнатам с испуганным лицом и тихо приговаривала:

— Ой, как страшно, маты моя ридна!..

Она походила на кошку, привезенную в новое помещение и тосковавшую оттого, что здесь все было чужое и незнакомое.

— Чи тут и вправду, дядю Панас, жил сам Кочубей? — спросила она, делая большие глаза. — И дочка его, панна Мария?..

— А кто ж его знает! — равнодушно отоэвался Панас, скребя ногтями у себя за пазухой. — Может, и жил…

— А тут в саду, — не унималась Ганка, — есть, говорят, дуб, что посадила еще сама панна Мария. А, дядю Панас?..

Но дядя Панас только рукой махнул: мало ли что говорят люди, всего не переслушаешь!..

— Я богато знаю про панну Марию! — сказал Наливай-ко, пряча в карман полученные от старухи деньги. — От как приду — расскажу…

Он оставил у Панаса в сарае своих лошадей и гарбу, а сам пошел в село искать ночлега. Ему можно было бы переночевать там же, около лошадей, на сене, но спать еще не хотелось, нужно было пошататься, поискать — не найдется ли кого, с кем приятно было бы «побалакать»…

VI

Марынка колдует

Марынка колдовала себе счастье, стоя по вечерам на крыльце и глядя на темный, тихий, задумчивый кочубеев-ский сад, наполнявший жутким, таинственным мраком стоячую воду Черного става.

Чуть погаснет заря за садом и хмуро задумаются деревья над водой, обвеянные вечерним сумраком — девушке уже не сидится в хате, сердце у нее сладко и больно сжимается, точно там за дверью уже кто-то стоит и ждет ее. Легкий сизый туман, поднявшийся над ставом, протягивает к ней косматые руки, подступает к самому окну, колышется и кивает, как будто зовет ее под вечернее небо, на ночную прохладу.

И Марынка выходит, сама не знает — зачем, для чего. Стоит, прислонившись к столбу крыльца, под темным навесом, как привидение, смотрит на черную воду и темный сад зачарованными главами и ждет, точно и в самом деле вот тут, сейчас, что-то должно случиться с нею неожиданное, неведомое.

Ей холодно от ночной сырости, ее знобит от мокрого тумана Черного става; холодная лихоманка забирается под сорочку, влажными ледяными пальцами бежит по грудям, спине, просачивается в жилы, вливается в кровь и пожирает всю теплоту молодого тела. Только одно сердце горит и не гаснет, только в сердце она не может проникнуть: оно лежит в груди горячим углем, а озябшее тело бьет мелкая, холодная дрожь…

Марынке страшно стоять тут одной, перед темным, хмурым садом, над злой, черной водой, в облаке седого, точно сторожащего какое-то ночное чудо тумана. А ну как из-за деревьев выглянет какая-нибудь страшная рожа или из глу-бокой воды поднимется утопленница — панна Мария, дочь Кочубея, которая, говорят, утопилась здесь после того, как Мазепа казнил ее отца и, изменив русскому царю, бежал со шведским королем и бросил ее. Люди видали ее — эту бедную девушку, потерявшую разум, проклятую отцом и брошенную любовником: она поднимается из воды, заломив над головой руки, и плачет горько и жалобно, и ее плач далеко слышно по всему Батурину.

Как ночью от сумрака и тишины все преображается! Пока горит вечерняя заря и мимо хаты Суховея ходят люди, пока мать Марынки, старая Одарка, доит корову, кормит свиней и гусей, ругает, проклинает и походя бьет скотину, а свиньи визжат, гуси гогочут, лают Енотка и Серко и в хате возится отец, глухой, забитый злой старухой псаломщик, полуслепой, вечно ищущий свои «окуляры»-оч-ки — все кажется обыкновенным, простым и понятным; Ма-рынке скучно, она не знает, что с собой делать, куда приткнуть незанятые руки. Но когда на дворе и в хате все засыпает, затихает, никто по улице больше не проходит мимо и из кочубеевского сада начинают доноситься осторожные трели соловьев, от которых тишина кажется еще глубже и таинственней — Марынка не узнает своей улицы, сада, става, все кажется странным, необычайным, полным тайны и жути каких-то скрытых чудес. И ей больше не нужно искать чем бы занять себя, чтобы не было скучно: она может часами стоять на крыльце, смотреть в сумрак сада и става и слушать тишину. И хоть с каждым часом ночи становится холоднее и страшнее, но она и подумать не может о том, чтобы пойти в хату и лечь спать: сердце у нее дрожит и замирает от какого-то смутного, неясного ожидания.

А чего ждала она?..

Однажды ночью Марынка таки дождалась.

Было уже за полночь; кочубеевский сад и Черный став становились все глуше и темней, несмотря на то, что луна стояла уже высоко и заливала все село белым светом. Был странный тихий час, не слышно было ни лая собак, ни кваканья лягушек на Сейме, ни колотушки церковного сторожа.

На дорогу, что проходила мимо двора псаломщика, падала черная тень от хаты прямо до воды, а дальше, поднимаясь в гору к развалинам дворца, вся дорога блестела от лунного света и казалось, что, если бы по ней пробежала мышь, то ее можно было бы издалека заметить.

И вот на этой-то дороге вдруг показался незнакомый человек. Он шел от развалин не спеша, поворачивая голову направо и налево, останавливался и смотрел по сторонам с таким видом, точно он только что свалился с луны и хотел узнать, куда это он попал.

Поравнявшись с хатой псаломщика, незнакомец вдруг стал как вкопанный, словно зачарованный глубоким, загадочным мраком сада и става.

Марынка вся обмерла. Она даже закрыла глаза — так жутко ей стало от неожиданного появления этого чужого, неизвестного человека.

Она знала всех мужчин на селе — такого, как этот, в Батурине не было.

Он был в сапогах и широких шароварах, опоясанных зеленым поясом, на голове у него колыхался широченный соломенный брилль, а на одном плече небрежно висела темная свитка. Кто он такой? Откуда взялся?..

Он уже почувствовал позади себя живого человека — и обернулся к Марынке. Лицо его было в тени, падавшей от шляпы; Марынка заметила только черные усы и блестевшие улыбкой зубы.

— Кого ждешь, Марынка? — сказал он, как старый знакомый. — Пора спать, час поздний!..

Он тихо засмеялся и пошел к ней…

Марынка стояла, опусти в голову, ни жива, ни мертва. Она не раз испытывала такое чувство во сне, когда нужно бежать от чего-нибудь страшного, а не можешь двинуть ни рукой, ни ногой. Только когда он ступил на первую ступеньку крыльца и у него под ногой заскрипела гнилая доска — девушка подняла глаза и увидела живые, черные, весело и лукаво поблескивавшие в тени шляпы глаза.