Эрика Свайлер - Книга домыслов

Уровень реки продолжал повышаться. Днем большие бочонки из таверны Мейсона проплыли мимо окон таверны Кука. Сквозь щели в полу начала просачиваться вода. Циркачи заткнули щель под дверью тряпками, навалили сверху мешки с песком, подперли дверь столами. Пибоди, полулежа на тахте, наблюдал, находясь в относительной безопасности, за ливнем. Бенно и Мелина сидели на стульях, а пол под ними заливала вода. Мелина попросила акробата сходить проверить, как там Амос.

– Подозреваю, рад мне он не будет, – отозвался Бенно. – И что мне ему сказать?

Акробат старался держать равновесие, стоя на пятках и мрачно взирая на все прибывающую воду.

Ближе к вечеру утонул Орен Мапотер, сын местного шляпника. Течение снесло его тело на десять миль и прибило к берегу у Пайнвилла.

Вечерело. Эвангелина безвольно распласталась на матрасе, вся покрытая потом, который имел запах железа и соли. Она до крови искусала себе губы. Амос, забравшись на кровать, гладил пальцами ее по щекам. Губы женщины двигались. По-видимому, она хотела его поблагодарить, но не смогла. Лицо Эвангелины исказилось. Одиночество проникло в нее вместе с тревогой. Амос скрипел зубами от бессилия. Если она умрет и заберет с собой их ребенка, как он будет жить? Если она умрет, оставит ему младенца, сможет ли он вырастить их дитя? У ребенка, возможно, будут ее глаза. Ребенок, быть может, будет немым. Сможет ли он полюбить дитя, убившее Эвангелину?

Ночью погиб скот на ферме Ставишей. Коровы и свиньи сгрудились в углу хлева, пытаясь вырваться на свободу и спастись. Под напором воды и животных хлев развалился, похоронив под собой своих обитателей. Те, кто выжил, представляли собой любопытное зрелище. То и дело по Шуге-Крик проплывали телки, держа морды над водой в отчаянной попытке не захлебнуться.

В речке, рядом с трупами скота, плавало тело Юстаса Вайлдера, местного пьянчужки, который накануне своей гибели коснулся губами руки Эвангелины. Он вышел на крыльцо своего дома, прокричал что-то грозе, сделал шаг и упал в воду. Его лысая голова выглядывала из воды, посверкивая в лунном свете, пока река несла его, словно бревно. Пресвитерианская церковь, не выдержав, рухнула. Церковные скамьи ударялись о стены здания суда так, словно были не тяжелее спичек. По улицам Шарлотта поплыли церковные книги.

На второй день затяжных родов Эвангелина ничего не ела, даже не пила. Мелину послали наверх с хлебом, но еду не приняли. Посудомойка, опасаясь, что неподмокшей муки скоро не останется, принялась выдавать всего по несколько галет на руки. Циркачи перебрались теперь на столы. Пибоди занял барную стойку.

Амос, сидя на кровати подле Эвангелины, гадал на картах. То, что он видел, мир его душе не приносило, но молодой человек не мог побороть в себе желание создать иллюзию того, что все будет хорошо, поэтому стал выбирать из колоды те карты, что предвещали удачу. Карта, символизирующая собой счастье, легла рядом с головой Эвангелины, а с изображением дома – у ее ног. Он думал о том, как жил до нее, – о годах, проведенных в лесу.

Ночью гроза утихла. Вода в Катобе и прочих речушках схлынула так же стремительно, как и прибывала. Последняя молния на небе сверкнула как раз в тот момент, когда родилась девочка – маленькая, молча моргающая глазенками. Отец смотрел на малышку с красным сморщенным личиком, с волосиками, такими же темными, как у ее матери. Широко поставленные, словно у животного, глаза смотрели на него. Амос ощущал тяжесть воздуха, чувствовал, как его сердце замедляет удары, входя в унисон с сердцебиением новорожденной. На темечке у девочки пульсировала жилка, и Амос подумал, как замечательна и в то же самое время хрупка жизнь. Если бы Эвангелина оставалась в сознании, она бы заметила, как Амос исчезает, сливаясь с обоями на стене, растворяясь во взгляде ребенка, у которого еще не было имени. Впервые он исчезал, переполняемый радостью.

Ночевавшие в большом зале таверны Кука проснулись. Стулья, которые прежде таскала туда-сюда вода, теперь лежали на полу. Бенно слез со своего убежища, располагавшегося почти под балками потолка. Пибоди ступил обутой в сапог ногой на разбухшую от влаги доску пола. С помощью Мейксела миссис Тигхе вытащила из-под двери тряпки, убрала мешки с песком и столы, прежде помогавшие двери противостоять напору постоянно прибывавшей воды.

В зал, осторожно ступая, чтобы не потревожить лежащую у нее на руке малышку, спустилась Эвангелина. За ней шагал Амос. Один за другим все повернулись и смотрели на них. Амос принял малышку из рук Эвангелины и передал ее Пибоди. Нежные руки Пибоди осторожно прикоснулись к ее тельцу. Девчушка зевнула. Улыбка расцвела под усами хозяина цирка. Со времени рождения сына он не держал на руках младенца.

– Дорогая маленькая наша тыковка, – принялся сюсюкать старик. – Миленькая, хорошенькая девчушка. – Он посмотрел на Амоса и спросил: – Можно?

Молодой человек кивнул. Пибоди высоко поднял малышку над головой. Все глаза устремились на хнычущего младенца.

– Друзья! – начал он. – Дети мои! Товарищи! Чувствуете прикосновение вечности? В награду за все лишения, которые мы недавно перенесли, боги, смилостивившись, даровали нам дите наших детей. Она станет дочерью нашего цирка. Такого прежде не случалось. Мои дорогие друзья! Пришло время даровать ей имя.

Амос смотрел на свою дочь и вспоминал ту ночь, когда стоял на пеньке, а Рыжкова даровала ему имя. Он ощутил невероятную усталость.

– Рут, – первым предложил имя ребенку Мейксел.

Все лица были обращены на извивающегося младенца.

– Доркас, – назвала Сюзанна имя своей любимой тетушки.

– Вероника.

– Мэрайя, – предложил Нат.

– Даниэла.

– Люсинда.

Имена назывались и отвергались, пока из кухни не вышла миссис Тигхе.

– Бесс, – предложила она.

Малышка издала пронзительный крик.

– Так звали мою мать.

– Кажется, она сама за нас решила, – сказал Пибоди, возвращая девочку матери и погладив напоследок ее по спинке. – Да будет она Бесс! К тому же мы обязаны чем-то отблагодарить добрую женщину, давшую нам пристанище.

Улыбка осветила лицо миссис Тигхе. В душах циркачей затеплилась надежда на лучшее. И с этой надеждой люди встречали новый день. Миссис Тигхе вернулась к своим временным обязанностям хозяйки гостиницы. Дверь отворилась. Снаружи полился холодный, колючий свет мира, пережившего наводнение. Небольшая волна с плеском хлюпнула через порог.

Шарлотт смыло наводнением.

– Святые небеса! – прошептал Пибоди.

Вода унесла лавчонки портных и кузницы. Мельница лежала в руинах. Здание суда развалилось, оставив после себя устремляющиеся в небо колонны, сложенные из кирпичей. Деревья, подобно мертвецки пьяным людям, валялись на холмах и вдоль берега реки. В неглубоких лужах были заметны оспины кирпичей. Там виднелась вывеска, сорванная с таверны Мейсона, а тут из жидкой грязи выглядывала погребенная в ней детская деревянная лошадка-качалка. Все было покрыто толстым слоем красноватого ила. Тот тут, то там среди обломков виднелись те же самые странные твари, которых им уже довелось видеть на реке. Паучьи лапы были безжизненно подняты к небу, колючие хвосты торчали из грязи, словно пики. Хотя океан находился далеко на востоке, в воздухе пахло морской солью.