Брэм Стокер - Логово белого червя

— Вы никому не расскажете о том, что узнали здесь? — забеспокоился старик, беспомощно глядя на меня, пока я накладывал на ожоги мазь. — Обещайте мне!

Я кивнул.

— В таком случае я доверяюсь вам. Я хорошо заплачу, только вылечите меня.

Я едва сдержал улыбку. Сам Лоренцо дель Медичи, который владел сундуками с миллионами дукатов, не обратился бы к своему лекарю с более самодовольным видом, чем этот обитатель убогого жилища на четвертом этаже наемного дома на Седьмой аллее.

— Вам следует соблюдать покой, — сказал я. — Вам вредно волноваться. Я оставлю вашей дочери успокоительное, и вы примете его немедленно. Утром я вас навещу. А уже через неделю вы поправитесь.

— Слава Богу! — донесся шепот из темного угла у двери. Я обернулся и увидел в темноте неясную женскую фигуру, стиснувшую в отчаянии руки.

— Моей дочери! — вскричал старик, вновь подпрыгнув на постели. — Так вы ее видели? Когда? Где? Да будет она трижды прок…

— Отец! Отец! Только не это… не надо! Не проклинай меня!

Бедная девушка сорвалась с места и с рыданиями упала перед кроватью на колени.

— А! Воровка! Пожаловала! Сэр, — обратился он ко мне, — несчастнее меня нет никого на свете. Помните о Сизифе и Прометее, которые мучаются с начала времен: один все вкатывает в гору камень, а тот вечно скатывается; другого терзает орел? Мифы живучи. Вот мой камень, неизменно сокрушающий меня! Вот та хищная птица, которая не устает клевать мое сердце! Вот она! Вот! Вот!

И старик, с негодованием и ненавистью потрясая раненой рукой, изуродованной повязкой и бинтами, указал на женщину, которая рыдала у его постели.

Я ужаснулся. В ту минуту я не смог бы даже утешить его: я словно оцепенел. Рознь среди близких по крови действует на посторонних как удар тока.

— Выслушайте меня, сэр, — продолжал он, — . и я выверну эту раскрашенную гадюку наизнанку. Вы поклялись мне, что не предадите меня. Я — алхимик, сэр. Уже с двадцати двух лет меня влекла удивительная, непостижимая тайна. Да, раскрыть лепестки таинственной Розы, охраняемой страшными шипами; расшифровать изумительную Грань изумруда; соединить в мистическом браке Красного Короля и Белую Королеву; слить их душой и телом на веки вечные, выбрав строгие пропорции земли и воды, — такой была моя возвышенная цель, таким был дивный подвиг, который я совершил.

Я сразу распознал в этом бессмысленном наборе фраз жаргон истинного алхимика. Рипли, Фламел и другие показали миру в своих сочинениях удручающую картину научной неразберихи.

— Два года тому назад, — взволнованно продолжал бедняга, — мне удалось решить эту грандиозную задачу: превратить цветные металлы в золото. А сколько я до этого выстрадал — один Бог знает, да вот эта девица. Я все сложил на алтарь во имя великой цели: еду, одежду, воздух, прогулки — все, кроме крыши над головой. И мои тяжкие труды увенчались успехом. То, что Николас Фламель совершил в 1382 году, Джордж Рипли — на Родосе в 1460 году, Александр Сетон и Майкл Скудивогиус — в семнадцатом веке, я сделал в 1856 году. Я сотворил золото! Я сказал себе: «Я изумлю Нью-Йорк посильнее, чем Фламель когда-то изумил Париж». Тот был всего лишь жалким подражателем, который однажды проснулся знаменитым. Я же прикрывал себе спину дырявой ветошью, ведь я соперничал со всеми Медичи. День и ночь я трудился как вол, и все потому, что мне никак не удавалось сделать за один раз больше определенного количества. И ведь я проделывал это совсем не так, как описывают — да что там описывают — намекают, — древние алхимические книги. Но я верил, что с опытом придет и умение и что совсем скоро я смогу затмить своим богатством богатейших монархов земли.

Я трудился в поте лица. Каждый день я отдавал этой девице все золото, что мне удавалось изготовить, и просил при этом приберечь то, что останется после необходимых затрат по хозяйству. Но мы продолжали прозябать в той же нищете, что и раньше. Я немало удивлялся этому, но потом, поразмыслив, решил, что подобная бережливость достойна только похвалы. Я решил, что дочь моя поступает мудро: экономит сейчас, чтобы потом, когда у нас накопится достаточно золота, мы смогли жить припеваючи. Поэтому я не упрекал ее в скупости, но, сжав зубы, работал не покладая рук.

Все золотые слитки получались у меня одного размера. Небольшие такие, долларов на тридцать — сорок пять. Я подсчитал, что за два года изготовил пятьсот таких слитков, и если каждый стоит в среднем тридцать долларов, то должна скопиться порядочная сумма в пятнадцать тысяч. Если вычесть из этой суммы наши более чем скромные расходы за два года, то должно остаться почти четырнадцать тысяч долларов. И я решил, что настала пора возместить себе все те годы лишений, что я перенес, и окружить свое дитя и себя теми благами, которые нам теперь по карману. Я пошел к дочери и сказал ей, что намерен запустить руку в нашу сокровищницу. К моему изумлению, она разразилась слезами и призналась, что у нее нет ни гроша. Дескать, все сбережения у нее украли. Меня тогда чуть удар не хватил. Я пытался выяснить, каким образом нас ограбили. Увы! Кроме истерических рыданий и потока слез я ничего не добился.

Как ни тяжело мне было, доктор, но я справился и с этой бедой. Недаром мой девиз — nil desperandum[2]. С удвоенной энергией я снова встал у тигля и чуть ли не через день изготавливал по слитку. На этот раз я решил сам припрятывать их. Но представьте себе, в первый же день, когда я уже готов был бросить на расплавленный металл порошок философского камня, девица Марион — так зовут мою дочь — явилась ко мне, хныча, и стала меня уговаривать, чтобы я позволил ей позаботиться о нашем капитале. Я наотрез отказался и сказал, что больше не доверяю ей. Однако она повисла у меня на шее и грозилась уйти из дому, если я не буду отдавать ей слитки на хранение. Короче, Марион пустила в ход все их женские уловки, и у меня не хватило духу отказать ей.

— И, однако, посмотрите, как мы живем, — продолжал старый алхимик, тоскливо оглядывая убогое жилище. — Питаемся мы хуже некуда, ходим в старых обносках; а плата за эту дыру — сущие гроши. И что я в таком случае должен думать об этой гнусной особе? Она, только она ввергла меня в ужасную нищету. Как по-вашему: она просто жадюга Или картежница? А может, она… пустилась во все тяжкие и проматывает денежки неведомо где? О доктор, доктор! Не вините меня за то, что осыпаю ее проклятиями. Я испил свою чашу страданий до дна. — С этими словами несчастный старик закрыл глаза и с мучительным стоном опустился на подушку.

Необычный рассказчик пробудил в моей душе самые противоречивые чувства. Я взглянул на Марион, которая терпеливо выслушивала ужасные обвинения в скупости, и удивился ангельскому выражению покорности на ее лице. Невозможно представить, чтобы человек с такими ясными глазами, с таким благородным лбом и по-детски припухлыми губами мог быть так чудовищно жаден или лжив, как изобразил ее старик. Я не сомневался, что старый алхимик попросту свихнулся, — а у какого алхимика с головой все в порядке? В душе я посочувствовал бедной девушке, что юность ее омрачена таким страшным горем.