Брэм Стокер - Логово белого червя

На пороге по щиколотку в снегу стояла женщина. Ночь стояла безлунная, и я разглядел только смутный силуэт, зато вполне отчетливо услышал, как стучат, словно кастаньеты, зубы незнакомки. Пронзительный ветер плотно прижимал ее одежду к телу, и, судя по тому, как ясно обрисовывалась фигура, женщина оделась явно не по погоде.

— Входите, входите, моя милая, — проговорил я поспешно, так как в переднюю, воспользовавшись полуоткрытой дверью, ворвался ветер и, похоже, вздумал похозяйничать в ней. — Можете обо всем рассказать мне в доме.

Она неслышно скользнула через порог, словно была бесплотным духом, и я закрыл дверь. Пока я возился в кабинете с лампой, женщина продолжала стучать зубами, и на мгновение мне даже показалось, что там, в темной передней, громыхает костями скелет. Я наконец зажег свет и позвал ее. Вскользь глянув на посетительницу, я поинтересовался, что за дело привело ее ко мне.

— С отцом несчастье, — сказала женщина. — Ему срочно нужен врач, хирург. Умоляю вас поспешить к нему.

Я поразился, услышав чистый, мелодичный голос. Такие голоса, за редким исключением, могут рождаться лишь в совершенных формах. Я внимательно посмотрел на свою гостью, но за плотной шалью разглядел лишь неясные очертания тонкого, бледного лица с большими глазами. Жалкое платье из старого линялого шелка висело на ней как на вешалке, что говорило о нищете, в которой жила его обладательница. На сгибах шелк проносился до дыр, а подол заляпанной грязью юбки обтрепался до бахромы. Туфли, наполовину прикрытые этим убогим одеянием, вконец раскисли от влаги и грязи. Руки женщина прятала под шалью, покрывающей ее голову. Концы шали свисали на грудь, очертания которой, хоть и несколько угловатые, показались мне не лишенными прелести. Бедность в ореоле таинственности нередко привлекает внимание. Тому пример статуя Монти «Нищенка под вуалью».

Так что же произошло с вашим отцом? — спросил я потеплевшим голосом.

— Он тяжело ранен, сэр. При взрыве.

— Вот оно что! Так он работает на заводе?

— Нет, сэр. Он химик.

— Химик? Выходит, он мне собрат по профессии. Подождите минутку, я только накину пальто. Вы далеко живете?

— На Седьмой аллее, в двух кварталах отсюда.

— Тем лучше. Мы будем у него через несколько минут. Кто-нибудь остался присматривать за ним?

— Нет, сэр. Отец никому не разрешает заходить в лабораторию, только мне. И даже сейчас, когда он так плох, он отказывается покинуть ее.

— Неужели! Он, видно, проводит какие-то важные опыты? Я сталкивался с подобными случаями.

Мы как раз проходили мимо фонарного столба. Женщина внезапно повернула голову и посмотрела на меня с таким ужасом в глазах, что я невольно оглянулся, ожидая увидеть позади неведомую опасность, угрожавшую нам обоим.

— Не… не спрашивайте меня, — задыхаясь, проговорила она. — Он вам все расскажет. Но прошу вас, быстрее. Боже правый! А вдруг он умер?

Я промолчал, но позволил ей крепко ухватить меня за руку, и она понеслась вперед огромными прыжками, будто то была не молодая девушка, а дикий зверь. Мне стоило немалого труда поспевать за ней. Наконец мы остановились перед неказистым обветшалым домом на Седьмой аллее, неподалеку от Двадцать третьей улицы. Женщина распахнула дверь и, не отпуская моей руки, буквально втащила меня по лестнице наверх, куда-то на четвертый этаж пристройки к основному зданию. Вскоре я стоял в небольшой комнате, освещенной тусклой лампой. В углу на убогом жестком ложе неподвижно лежал человек, в котором я угадал своего пациента.

— Вот он, — сказала девушка, — идите к нему. И… и скажите, не умер ли он? Я боюсь смотреть.

Пол устилало множество разбитых и поломанных химических приборов, и мне пришлось пробираться между ними. На полу валялась опрокинутая французская жаровня на треножнике; уголь, еще теплый, рассыпался по всей комнате. По разным углам кучами громоздились тигли, перегонные кубы, реторты; на маленьком столике теснились многочисленные склянки с различными минералами и металлами, в которых я распознал сурьму, ртуть, графит, мышьяк, буру… Да, то было поистине жилище химика, причем бедного. Приборами, несомненно, пользовались, и не один раз. Не было того сияния изысканно-тонкого стекла и металлического глянца, что ослепляет в лаборатории химика состоятельного. Здесь все указывало на бедность. Вместо разбитых тиглей отец девушки приспособил аптечные банки, а цветные реактивы рассовал по обычным темным бутылкам вместо привычных прозрачных пузырьков. Нет ничего печальнее, чем видеть науку или искусство в нищете. Бедно одетый ученый, истрепанная книга или расстроенная скрипка молча взывают к нашему сочувствию.

Я приблизился к жалкой постели, на которой лежал пострадавший. Мужчина тяжело дышал, повернувшись лицом к стене. Я осторожно взял его за руку, чтобы привлечь внимание.

— Как вы себя чувствуете, мой бедный друг? — спросил я его. — Куда вас ранило?

При звуке моего голоса он подскочил и, съежившись, прижался к стене, словно загнанный в угол зверек.

— Кто вы такой? Я вас не знаю, — заговорил он быстро и сердито. — Кто привел вас сюда? Вы — чужой. Как вы смели войти? Что вы тут делаете? Шпионите за мной?

— Я не шпионю, — мягко возразил я. — Я узнал, что с вами случилось несчастье, и пришел лечить вас. Я — доктор Луксор. Вот моя визитная карточка.

Старик взял карточку и впился в нее глазами.

— Вы — врач? — недоверчиво спросил он.

— А также хирург.

— Вы давали клятву не раскрывать секретов своих пациентов.

— Несомненно.

— Боюсь, я ранен, — прошептал он, внезапно ослабев и едва не падая.

Я воспользовался случаем и бегло осмотрел его. Руки, часть груди и лица были страшно обожжены. Старика, конечно, мучила боль от ожогов, но его жизни, по-моему, ничто не угрожало.

— Вы никому не расскажете о том, что узнали здесь? — забеспокоился старик, беспомощно глядя на меня, пока я накладывал на ожоги мазь. — Обещайте мне!

Я кивнул.

— В таком случае я доверяюсь вам. Я хорошо заплачу, только вылечите меня.

Я едва сдержал улыбку. Сам Лоренцо дель Медичи, который владел сундуками с миллионами дукатов, не обратился бы к своему лекарю с более самодовольным видом, чем этот обитатель убогого жилища на четвертом этаже наемного дома на Седьмой аллее.

— Вам следует соблюдать покой, — сказал я. — Вам вредно волноваться. Я оставлю вашей дочери успокоительное, и вы примете его немедленно. Утром я вас навещу. А уже через неделю вы поправитесь.

— Слава Богу! — донесся шепот из темного угла у двери. Я обернулся и увидел в темноте неясную женскую фигуру, стиснувшую в отчаянии руки.