Брэм Стокер - Логово белого червя

— Из того, что вы говорили нам об опасности ночевать в этой спальне, — заметил я, — можно сделать вывод, что существуют и другие истории о появлении там привидений.

— Ну, люди разное себе болтают, всякие чудные вещи, — отвечала она с нескрываемой неохотой. — А почему бы это привидениям тут и не появляться? Разве не в этой спальне он ночевал больше двадцати лет? Разве не в этом самом алькове он готовил веревку для своего последнего приговора, какой прежде назначал сотням людей получше себя? И разве не в этой кровати лежал он после смерти, и разве не там его положили в гроб, и не оттуда ли сволокли в могилу на кладбище у церкви Петра после решения коронера? Есть много историй, моя матушка знает их все, особенно об одном несчастном пареньке, Николасе Спейте, который заработал-таки неприятности на свою бедовую голову.

— И что же рассказывают об этом Николасе Спейте? — заинтересовался я.

— А вот такая вот его история… — отвечала она.

И она действительно поведала нам весьма удивительную историю, настолько возбудившую мое любопытство, что позднее я не поленился навестить старую леди, ее матушку, от которой узнал множество дополнительных, весьма примечательных подробностей. И хотя я испытываю сильное искушение пересказать ее вам, пальцы мои уже с трудом держат перо, так что, пожалуй, отложим сей труд до поры. Впрочем, если вы пожелаете, в будущем не премину исполнить его в самом лучшем виде.

Выслушав историю, которую я здесь опускаю, мы с Томом задали рассказчице один-два дополнительных вопроса о видениях, наблюдавшихся в доме на протяжении многих лет после смерти судьи Хоррока.

— Они никому и никогда не приносили счастья, — отвечала горничная. — Здесь всегда что-то случалось, вроде, скажем, внезапной смерти, и довольно-таки часто. Первыми, кого я помню, была семья, теперь уж не припомнить фамилии, в общем, две молоденьких леди и их отец. Папаше было под шестьдесят, но, видели бы вы его, он был покрепче и поздоровее кого помоложе. Ну так вот, он-то и стал ночевать в этой злополучной задней спальне. Ну и ясное дело — оборони нас Господи от такой напасти! — однажды утром был найден в постели мертвым, голова его, черная, как баклажан, и распухшая, как пудинг, свисала почти что до пола. Они решили, что это обычный удар. Покойник, мертвее дохлой макрели, уже не мог их поправить, но старики-то у нас знали, что все дело в проклятом судье, сохрани нас Боже! Это дух судьи запугал его до бесчувствия и до смерти разом.

Потом, через какое-то время, дом взяла себе богатая пожилая леди, из незамужних. Не знаю уж, в какой из комнат она спала, но жила она там одна-одинешенька; и, как бы там ни было, когда слуги однажды явились поутру спозаранку, она сидела на ступеньках крыльца, тряслась и говорила сама с собой, ну чисто ум за разум. И никто никогда уже не сумел вытянуть из нее ни словечка, кроме: ”Не просите меня уйти, я обещала его дождаться”. Никто так и не сумел дознаться, кого это она собиралась ждать, но, ясное дело, те, кто ведал, что это за дом такой та самом деле, случай с ней тоже не пропустили мимо ушей.

Еще позже, когда дом стали сдавать внаем по частям, эту самую комнату снял Микки Бирн с женой и тремя ребятишками; и я своими ушами слышала от миссис Бирн, что детей что-то такое подымает по ночам в кроватках, и ей невдомек что, и они ежечасно кричат и плачут, ну точь-в-точь как покойная экономкина дочка; пока однажды ночью бедный Микки не хватил лишку, такое за ним водилось, и что вы себе думаете — посреди ночи ему вдруг почудился шум на лестнице, а под мухой он не придумал ничего лучше, как только пойти да разобраться. Ну, а уж после этого жена его услыхала только крик: “О Господи!”— да грохот, что разбудил весь дом; ну и, ясное дело, он лежал на самых нижних ступеньках с насмерть переломанной шеей…

Помолчав, горничная добавила:

— Я спущусь в переулок и это, пришлю Джо Геви упаковать остальные пожитки, ну и, значит, снести их по новому адресу.

Мы вышли все вместе, и каждый из нас, нисколько в том не сомневаюсь, вздохнул куда как свободнее, когда мы в последний раз переступили сей зловещий порог.

Сейчас же мне остается лишь кое-что прибавить в сооответствии со старинным обычаем, принятым в беллетристике, которая находит своих героев не только лишь среди головокружительных приключений, но приводит их к нам порой и из совершенно иных миров. Вам должно признать, что как плоть, кровь и слезы какого-нибудь романтического героя неотделимы от ткани обычной литературной поделки, так и дом наш из кирпича, дерева и известки составляет неотторжимую основу настоящего, пусть и не вполне внятного изложения сей доподлинной истории. Далее, обязан сообщить вам о катастрофе, постигшей в конце концов этот самый дом — спустя два года после описываемых событий пустующую недвижимость перекупил эскулап-шарлатан, именующий себя бароном Дулстоерфом, который заставил все окна гостиных бутылями с заспиртованными в них натуральными ужасами да завалил подоконники газетами с типично высокопарной и насквозь лживой саморекламой. Среди добродетелей сего джентльмена трезвость, увы, не числилась, и однажды ночью, изрядно хватив лишку, он подпалил полог своей кровати, едва не сгорел сам, а от дома осталось одно пецелище. Позднее дом был отстроен, и теперь в нем располагается похоронная контора.

Вот я и поведал вам о наших с Томом злоключениях, присовокупив к ним некоторые второстепенные, но заслуживающие определенного внимания детали. Теперь же с чувством исполненного долга хочу пожелать вам очень спокойной ночи и самых что ни на есть приятных сновидений.

Фитцджеймс О’Брайен

Золотой слиток

Глаза мои стали слипаться над новым трактатом по психологии магистра Брауна-Сикворда, и я отправился спать. Я уже лежал, когда вдруг услышал резкий ночной звонок.

Дело было зимой, и, признаюсь, я с великой неохотой вылез из теплой постели и спустился вниз, чтобы открыть дверь. За эту неделю меня уже дважды будили посреди ночи, причем по самым пустяковым поводам. В первый раз меня вызвали к юному наследнику богатого семейства, который порезал палец перочинным ножом, забавляясь им в постели. В другой раз меня позвали привести в чувство молодого джентльмена, лежавшего на лестнице без сознания, где его и нашел его перепуганный родитель. Свинцовый пластырь в первом случае и нашатырный спирт во втором — вот и все, в чем нуждались мои пациенты. Я даже не сомневался, что повод для нынешнего вызова был столь же незначителен. Однако я был слишком неопытен как врач и поэтому не упускал возможности попрактиковаться. Я ведь делал только первые шаги на пути врачевания и старался не пренебрегать даже вздорными просьбами о помощи. И я почтительно открыл дверь.