Черная изба - Анна Лунёва
– Ноги ей закинь. – Бабка одернула шкуру, запахнув ее на Катиной груди.
– Может, еще подержать? Сам не управится? – опять гыгыкнула Маруся, сталкивая Катины ноги с бортов лодки внутрь, в меховую груду.
– Дура, – досадливо сказала бабка. Санки дернулись. – На кого я деревню оставлю, как помирать-то? Ленка к нам носа не кажет. Думала тебя научить, так ты же дура, только ложку в ухо не несешь. Рот свой поганый закрой и тяни санки, чтоб потом плакать не пришлось!
Заскрипел снег. Маруся обошла лодку и, наверное, взялась за веревку, потому что сани снова резко дернулись и поехали.
– Хорошо в итоге вышло. – Наталья Степановна шла рядом, и Катя не решалась открыть глаза, чтобы посмотреть, в какую сторону они едут. – Ты гляди, как все гладенько легло! Ленка-то со Светкой все переживали, пугали, что народ из деревень бежит. Камень у них зацвел, ну надо же. А мы вот возьмем, да и чужую девку сунем ему – и ничего, никто не побежит, еще и новые приедут. Наши-то все возвращались, никто не помер!
Перед Катиным внутренним взглядом пронеслись черная язва на бедре у Кочерги, одутловатое равнодушное лицо Маруси, Леночкины пустые глаза с расширенными зрачками. Ну, не померли, да, тут не поспоришь.
Снег скрипел под ногами трех женщин, потом добавился шорох о борта лодки. Наверное, добрались до опушки, где тропа стала уже. Вдруг шаги замерли, санки по инерции немного проехали вперед и тоже остановились.
– Зарина, – услышала Катя голос Натальи Степановны, – ты домой иди, отдыхай. Завтра с утра придешь ко мне, пойдете с Марусей в доме приберете.
– А как же сани тащить? – Зарина говорила спокойно, но Катя слышала в ее голосе скрытое напряжение. – Там ведь в горку потом.
– Маруська сдюжит, – усмехнулась Наталья Степановна. – Она выносливая, да и похудеть ей не помешает. А то как боров, хоть режь на праздник!
Маруся промолчала, только сани дернулись и снова поехали, кажется, даже быстрее, чем до того.
– Тогда пойду, – сказала Зарина. – До завтра, Наталья Степановна!
Шаги проскрипели совсем рядом, потом звук начал отдаляться. Вот теперь она осталась совсем одна с этими страшными бабами. Что, если они сейчас просто завезут ее в лес и убьют? Ведь так они поступили с этой Степановых лялькой? «Господи, господи, помоги мне…»
Катя попыталась вспомнить строчки маминой молитвы, но они как будто сделали свое дело и стерлись из памяти. Голова была совершенно пуста – только стайкой стрижей метались в ней разрозненные мысли, звонко ударяясь о стенки черепа. Зарина ушла выводить машину. Или нет, это Марина, то есть Марьям. Но ей же всего пятнадцать, хотя, наверное, в такой глуши с детства садятся за руль, а потом уже быстро сдают экзамены в автошколе. Леночка еще говорила, что у них есть отец-алкоголик, куда они его дели?
– Девочку ей жалко, – прервал ее мысли скрипучий голос старухи. – Жалостливая нашлась! Устроила бы там комедию, времени и без того мало осталось. Может, и сгодится вместо Наташки, но еще воспитывать надо.
Маруся промолчала, только прибавила шагу. Скрипел снег под ногами впереди и позади лодки, визжали полозья. Катя вдыхала холодный хвойный воздух, из головы постепенно уходил тяжелый туман. Впереди сопела Маруся. Дорога пошла под уклон, и Катя с трудом подавила желание вцепиться в борта руками. Что-то такое Леночка говорила про старый рукав реки, который зимой замерзает… Старуха вроде бы приотстала, и Катя рискнула чуть приподнять ресницы.
Прямо над головой стояло высокое зимнее небо, еще синеватое, не налитое зрелой декабрьской тьмой, и с него смотрели яркие колючие звезды. Наверное, было около шести вечера – а Кате казалось, что она не меньше суток провела в бане и перед тем еще сутки из нее вытягивали жилы уговорами. Судя по пару, поднимающемуся от лица, и заиндевелым волосам, мороз был неслабый, но Катя по-прежнему не чувствовала холода. Кожа горела от бабкиной мази, в груди, в пояснице и внизу живота как будто зажглись маленькие солнышки, от которых по телу разливалось шипучее тепло. Все тело стало мягким, податливым и чувствительным, она ощущала каждую ворсинку шкуры, в которую была завернута, каждую неровность на дне лодки, улавливала малейшие оттенки запахов: хвоя, сосновая кора, дым оставшейся позади бани, сырой запах пота взмокшей от натуги Маруси, терпкие травяные ароматы собственных волос.
Лодка мягко скатилась вниз, немного проехала по ровному, потом рывками пошла наверх. На подъеме бабка наконец догнала внучку, и Катя снова зажмурилась, но по тому, как резко стало темнее, поняла, что они вошли под глухой полог ельника. Маруся сбавила шаг: наверное, запыхалась вытягивать санки из оврага. Теперь они снова шли плавно, шурша бортами о сугробы по бокам тропинки. Катя слышала, как глухо бухается снег с потревоженных шагами еловых лап. Сзади откашлялась Наталья Степановна.
– Ну здравствуй, хозяин, здравствуй, щедрый! – завела она тем же напевным речитативом, каким бормотала в бане про косточки и веточки. – Вот и солнце пропало, время твое настало, темное время, холодное время. Ночь ворота отворила, зима снега расстелила, пора и свадьбу играть, договор исполнять. Выйди из смертной тени к честной постели, везем тебе невестушку, везем красавицу. Возьми свое, не журись, а нам наше дай, не скупись. Ночку с ней погуляй, а после… – Она осеклась, а потом тихо и торопливо проговорила: – …Насовсем забирай, да и сгинь, пропадай. Слово мое крепко!
Последнюю фразу она выкрикнула таким звонким голосом, какой сложно было заподозрить в ее престарелом горле. И столько в этом крике было живого, неподдельного ужаса, отчаянного желания хотя бы себя убедить, что слово действительно крепко и вообще хоть что-то значит, что Катя сразу и безоговорочно поняла: Зарина и здесь не соврала – в доме действительно что-то есть, и это что-то до дрожи пугает саму бабку, а не только служит пугалом для деревни.
Лодка дернулась, развернулась и остановилась так резко, что Катя от неожиданности открыла глаза. Правда, эта оплошность уже не могла ей повредить: было так темно, что она с трудом различала силуэты обеих женщин по бокам. Вокруг сутулились темные высокие ели, а слева, очень близко, нависал дом, тот самый, с Леночкиного рисунка. Катя втянула носом воздух и ощутила в нем металлические нотки крови. Кто-то у нее в голове сказал: «Все». Все, приехали.
– Приехали, – зашептала Маруся прямо Кате в лицо, та едва успела закрыть глаза. – Приехали, слышь? Вставай!
– Поднимай ее, что ты там возишься! – тоже шепотом распоряжалась Наталья Степановна.
– Да как я ее подниму-то. – Маруся принялась трясти Катю за плечи. – Эй ты, невестушка, мать твою, вставай! Вставай! Вот надо было Зарину домой отправлять?
Она взяла Катю сзади за подмышки и потащила вверх. Катя не понимала, что делать, – получается, в это время девушки уже вставали и откликались на речь? Или нужно и дальше лежать мешком и ни на что не реагировать?
– Катерина! – Бабка схватила ее за подбородок. – Катерина, давай-ка просыпайся, пора. Вставай на ножки.
Катя поняла, что нужно послушаться. Она завозилась, подогнула под себя ноги, начала вставать. Маруся подперла ее плечом, помогая обрести шаткое равновесие на дне лодки.
– Во-о-от, умничка какая! – Бабка взяла Катю за локоть с другой стороны. – Пойдем, пойдем, поднимай ножку.
При поддержке Маруси Катя сумела переступить борт и вышагнуть из лодки сперва одной, потом и второй ногой. Снег не обжигал, а радовал, как будто она в жаркий полдень окунула ступни в прохладный ручеек. Маруся закинула ее руку себе на плечо, и Катя тяжело налегла на нее всем телом. Шкура висела на плечах и волочилась следом за ней по сугробам, потом свалилась.
– Давай, давай, пошла, моя хорошая… – Бабка говорила с ней как с коровой, которую выводят из стойла, чтоб почистить копыта от гнили. Катя сделала шаг на шатких ногах, еще один. Ощутила под пятками обледенелое дерево. – Та-ак, тут ступенечки у нас, давай, милая, пойдем, немножко
