Черная изба - Анна Лунёва
От мази, которую она втирала, кожа начинала гореть, но не больно, а так, будто светилась изнутри. Катя чувствовала, что сходит с ума от хаоса ощущений, в которые погрузилось ее тело. Чужие руки повсюду, мягкие прикосновения губки, гладкая и жирная текстура мази, запахи, голоса…
– Станут твои косточки крепкими веточками, тело белое – щедрой землей, грудки крепкие – наливными яблочками, глазки ясные – спелыми ягодками, сладость девичья – душистым медком…
Зарина намотала прядь ее волос на палец и потянула так сильно, что Катя чуть не вскрикнула от боли. Господи, какая жесть! Она же и правда поплыла под эти людоедские потешки! Не слушать, нет, нет, бороться, не засыпать… Какие стихи она еще знает? Какие еще бывают стихи? Ну же! «Белеет парус одинокий…» Нет, не то, не то! Жуткий речитатив Натальи Степановны одолевал, давил, утягивал на глубину, откуда уже не будет возврата. Может быть, это и есть Катина судьба? Не зря ведь Крыса сказала: жизнь вообще не для нее. И Андрей что-то такое говорил: безвольная, прогибаешься подо всех… Здесь она нужна, она принесет хоть какую-то пользу – станет веточками, яблочками, ягодками. А так – ни таланта, ни ума, ни воли…
…Не обрящеши бо дел отнюд оправдающих мя.
Как будто огонек зажегся в зыбкой темноте – Катя и не заметила, что уже давно закрыла глаза. Ее мысль отчаянно потянулась за этим огоньком.
…Вера моя да довлеет вместо всех…
Одна строчка тянула за собой другую, следующую, еще одну… Неритмичный, сложный рисунок перекрывал старухины завывания, нелепые странные слова заставляли вслушиваться и вдумываться. Катя даже не думала, что мамино бормотание перед иконами так крепко засело у нее в голове.
Да не убо похитит мя сатана и похвалится…
С контролем над мыслями возвращался контроль над телом. Катя снова почувствовала, что у нее есть ноги и руки, ощутила спиной влажную простыню. Она поняла, что теперь сможет открыть глаза, но вместо этого продолжала твердить уже легко приходящие на ум строчки.
…Или хощу, спаси мя, или не хощу…
Рука дернулась, и Зарина – Катя узнала ее по мягкому прикосновению пухлой ладошки – придержала ее на лежанке. Незачем бабке знать, что Катя еще не превратилась в безвольно колышущуюся водоросль.
…Во вся дни живота моего, ныне и присно, и во веки веков.
– Ну вот. – Склянка звякнула о полку, страшная колыбельная смолкла, и Катя помимо воли глубоко вздохнула освобожденной грудью. – Готова наша девочка, готова ягодка. Давайте теперь ее поднимать, пора уже, пора, стемнело почти.
Маруся присела, закинула Катины руки себе на плечи и с хэканьем взвалила ее на себя. Зарина подбежала сзади и придержала Катину голову – вовремя, потому что та не успела сообразить расслабить шею. К счастью, Маруся ничего не заметила. Вдвоем они, пыхтя, протащили обмякшую девушку через дверной проем.
Солнце уже опустилось за лес, и в комнате с диванами стоял полумрак. В печке, за прозрачной дверцей, плясало пламя, бросая отсветы на бревенчатые стены. Здесь было куда прохладнее, чем в моечной, но Катя ощущала это только носом, на вдохе: разогретое тело стало совсем нечувствительным к холоду. Женщины дотащили ее до глубокого кресла, повернутого спинкой к печи. На кресле была расстелена огромная темно-бурая шкура мехом наружу, края которой свисали с подлокотников и сиденья до самого пола.
Катю сгрузили в кресло – мех ласково обнял обнаженную кожу. Пока Маруся заворачивала ее в шкуру и подтыкала края, Зарина выпростала из-под ее спины мокрые волосы и перекинула через спинку кресла. Катя почувствовала, как их зашевелило потоком теплого воздуха из печи. Огонь уютно гудел и потрескивал, как будто и не сожрал недавно все, что она принесла сюда с собой. Вот оно, самое надежное доказательство Зарининой правоты. Из уголка глаза по щеке скатилась слезинка. Катя сглотнула и задержала дыхание, чтобы не шмыгнуть носом.
– Гляди, плачет, – раздался у нее над головой приглушенный голос Маруси. – Как знает, что с жизнью прощается, скажи?
– Кто ж ей виноват.
Бабка подошла к креслу сзади и начала размеренно расчесывать Катины волосы, перетряхивая прядки, чтобы быстрее сохли.
– Сама пошла, куда не звали, сама взяла, чего не просили. Не совала бы нос в чужие дела, так и сидела бы сейчас, готовилась Светке зачет сдавать.
«Это они про перо», – поняла Катя. Если бы Леночка не заметила перо, если бы Крыса не поймала ее с ним… «Выжимать пришлось», – кажется, так она сказала. Все-таки Леночка не хотела ее убивать, пыталась защитить от своей страшной сказки. Но куда там…
– Жалко девочку… – шепотом сказала Зарина.
– А свою не жалко? – Руки Натальи Степановны ни разу не сбились, она продолжала равнодушно расчесывать Катю, как будто весь этот разговор ее совсем не волновал. Да, наверное, и не волновал. Сколько девчонок она вот так бросила в пасть этому своему черту из дома в лесу?
Зарина промолчала.
– То-то и оно. Своя рубашка ближе к телу, так ведь? Сказано же тогда было: как камень зацветет – так не вернется девка из дома, повенчается жизнь со смертью. Поди, не хочешь свою Маринку в гроб укладывать?
– В какой гроб-то? – вступила Маруся. – Степановых ляльку он с собой забрал, ты ж говорила…
Вот теперь рука у старухи дрогнула, и гребень рванул Катю за волосы. Она еле удержалась, чтобы не ойкнуть.
– Не поминай! – злобно зашипела Наталья Степановна. – Совсем дура? Сегодня, да еще под ночь! Или соскучилась?
– По чем скучать-то, – лениво отгавкнулась Маруся. – Я и не запомнила ничего. Было да было – уже как и не было.
– Еще бы ты запомнила, я тебя потом из-под кого только не вытаскивала. Спасибо хоть, пустоцветом тебя оставил, а то бы точно в подоле приволокла!
Катя затылком ощутила, как сзади сгущается, собирается в комок застарелая ненависть, даже в глазах потемнело. Лоб чем-то защекотало, будто по нему пробежало насекомое, и лицо обдало несвежим старческим дыханием:
– Что, Катерина? Думала, хитрая, обманула бабку? А глазами-то дергаешь!
Катя обмерла. В этот момент она отчетливо поняла, что чувствует суслик, застывший в свете фар посреди дороги за секунду до того, как его собьют. Не будь она так распарена, ее прошиб бы холодный пот. Она лежала неподвижно и старалась даже не дышать под пристальным взглядом Натальи Степановны.
– Какими глазами, бабусь? Ты сама уже травок своих нанюхалась, – буркнула Маруся, оттирая старуху от кресла. – Она на мне мешком висела, тяжелая, зараза. Не знаю, как ее в санки поволоку, вон какую жопу отъела.
– Да уж не больше твоей, – хмыкнула Наталья Степановна, отходя. Катя услышала стук двери и шорохи – наверное, старуха снимала с крючка свою длинную шубу. – Разболталась тут. Одевайся давай и дуй за санками, по темноте-то в лесу не такая смелая будешь.
Господи, бабка просто пыталась взять ее на испуг, с опозданием поняла Катя. Какие там движения глаз она могла разглядеть в полумраке? Чаек и мазь в итоге сослужили хорошую службу. Пошевелись она – тут-то бы ей и конец. Крыса со своими уколами уехала, конечно, но никто не помешал бы Марусе просто придушить Катю и силком влить ей в горло еще какую-нибудь отраву.
На какое-то время ее оставили в покое. Она прислушивалась, пытаясь понять, что происходит, но за гулом огня в печи разбирала только шаги и обрывки фраз. Потом щелкнула дверь, по комнате прошел сквозняк, Кате на лицо упало несколько снежинок, захолодив пылающие щеки. Маруся сгребла ее за плечи, Зарина подхватила за ноги. Катя обвисла насколько могла безвольно, молясь про себя, чтоб не уронили: вряд ли ей хватит силы воли не заорать, если она приземлится копчиком на кафель.
– Ишь как ее разобрало-то, – пропыхтела Маруся, протаскивая Катю в дверь. Скрипнули петли, и Катя вдохнула лесной морозный воздух с легкой примесью дыма. – Вообще лыка не вяжет, ты погляди. Обычно как отлежатся, так хоть идут сами.
– Так она в парной все чайком залила, на камни попала, аж у меня у самой голову повело, – отозвалась сзади Наталья Степановна. – Надышалась еще вдобавок к тому, что выпила. Оно и хорошо, хорошо. Сейчас по холодку прокатим ее, слегка оклемается, а больше и не надо, чтоб не дергалась. Давайте, укладывайте ее в санки, ягодку нашу. Да поосторожнее, дура, куда ты спиной на борт?
– А зачем ей та спина? – грубо хохотнула Маруся, нагибаясь. Катя едва не схватилась за ее толстую потную шею –
