Черная изба - Анна Лунёва
– Я так долго ждал тебя.
Горло стиснуто ужасом, тело сжато в тугой комок на полу, колени и локти немеют. Кажется или в последний раз голос прозвучал чуть сбоку, не от самой двери?
Зарина пристегнулась, привычным движением переключила передачу и выехала на дорогу. Она сняла капюшон и платок, и Кате показалось, что в ее уложенной узлом на затылке косе заметно прибавилось седых волос.
– Мам, что же вы так долго, – жаловалась Марьям, гладя Зарину по плечу тонкими смуглыми пальцами. Она была гораздо больше похожа на мать, чем Леночка, и в ней легко можно было угадать примесь восточной крови. – Я чуть с ума не сошла, мам. Ты сказала: час-полтора…
– Заблудились мы немного, доченька. Но теперь все хорошо, теперь все будет хорошо. – Зарина успокаивала дочь, одновременно следя за колеей и время от времени бросая настороженный взгляд в зеркало заднего вида. Дорога была пуста.
– Мам, а папа…
– Не говори мне про него. – Катя по голосу угадала, что женщина поджала губы и сердито свела брови над переносицей. – С того дня, как Ляйсан забрали, он вам не отец! Скажи спасибо, что хоть нас за бутылку не продал.
Марьям замолчала, теребя ремень безопасности. Потом снова нерешительно подала голос:
– Мам, я пить хочу…
– В бардачке бутерброды и термос.
Катю передернуло. Зарина внимательно глянула на нее в зеркало.
– Сейчас не трогай, сначала за мост выедем, а лучше Сергеево проедем – там возьмешь. И Кате дай. Она тебя от страшной смерти спасла и сама еле вырвалась. Сестрой ее назови.
Катя лежала тихо, но сердце колотилось как сумасшедшее. Скорее бы, скорее, пожалуйста…
Да! Теперь он точно звучит ближе – ближе и левее. Она закусывает губу так сильно, что чувствует соленый привкус во рту. Всего два прыжка: один – на кровать, другой – к двери, а там вниз по лестнице – и в лес. Черт с ней, с одеждой!
Ее подводят ноги, все еще вялые после бани. Она падает поперек кровати, барахтается, пробует вскочить…
Темнота стискивает жестким холодным обручем. Катя дергается раз и другой, бьется, хватая воздух ртом, еще немного – и у нее лопнут ребра.
И тогда темнота начинает петь.
Когда мост остался позади, Катя наконец выдохнула, осознав, как напряжена была все это время. Марьям, видимо, очень проголодалась, потому что тут же щелкнула крышка бардачка, раздалось шуршание и звяканье.
– Катя, сестра, возьми. – Марьям обернулась и протянула ей бутерброд с сыром. Она говорила почти как Леночка, но если у старшей сестры голос звенел, как перетянутая струна, то у младшей скорее журчал ручейком. – Поешь, пожалуйста, ты же проголодалась…
Катя с удивлением поняла, что девочка права. Пустой со вчерашнего утра желудок отозвался ноющей болью и легкой тошнотой.
– Садись, Катя, не бойся, – сказала Зарина, не отрываясь от дороги. – Тут уже никто тебя не увидит, снег расчистили, мы быстро поедем.
Пожилой фургончик подбрасывало на ухабах. Катя облила платье, пока собиралась с духом, чтоб сделать глоток: ей все время казалось, что ее сразу стошнит. Но в термосе оказался не чай, а какой-то другой горячий напиток из сухофруктов, имбиря и пряностей – вот почему в машине с самого начала так странно пахло. Как Зарина во всем этом кошмаре успела подумать о том, что Катя, наверное, еще долго не сможет пить обычный сладкий черный чай?
– Спасибо, – проговорила она сквозь недожеванный бутерброд. – Спасибо вам большое, Зарина!
– Зарема, – поправила ее женщина. – Говори мне «ты», дочка. Зариной меня только в Лебяжьем звали, бывший муж, тьфу на него три раза, так захотел, чтобы по-русски звучало.
– Зарема, – повторила Катя, – спасибо тебе большое.
Это странная песня. Ее не могло бы воспроизвести человеческое горло, а может, и никакое горло, потому что звук рождается в теле, в осязаемом, но невидимом теле тьмы.
Она прижата к этому телу так плотно, что чувствует, как оно вибрирует и гудит, как вибрация откликается в ее груди и волной идет по мышцам и костям, заполняет ее целиком, превращая в выгнутый и искореженный ужасом резонатор, как подчиняет себе ее дыхание и кровоток, заставляя сведенные мышцы разжаться, а сердце биться спокойнее…
На въезде в Тогучин они неожиданно попали в пробку. Длинный хвост машин стоял у железнодорожного переезда. Поезд уже прошел, шлагбаум подняли, но на семафоре продолжал гореть красный. Мать Леночки нервно постукивала пальцами по рулю, косясь на мигающий индикатор уровня бензина, когда завыли сирены и по встречной полосе пронеслось несколько алых пожарных машин.
Марьям возбужденно заерзала на сиденье:
– Мам, где-то пожар?
– Не знаю, – отмахнулась Зарема. – Может быть, лес горит.
Семафор замигал зеленым, машины тронулись. В городе они почти сразу свернули на заправку, Катя снова напялила чуни и куртку и выскочила в туалет. Проходя мимо прилавков с едой, она не могла отвести глаз от пестрых рядов шоколадок, булок и пакетов с чипсами – не верилось, что она правда вышла из этого леса в нормальный мир и прямо сейчас может все это купить…
Вообще-то не может. Карточка и наличные сгорели вместе с курткой.
В туалете она долго плескала в лицо водой, потом вытерлась бумажными полотенцами и впилась взглядом в свое отражение в зеркале над раковиной. Зрачки снова были обычными, и глаза были обычными, и все лицо, в общем-то, выглядело как совершенно обычное Катино лицо. Даже кругов под глазами не было после слез и бессонной ночи – наверное, нужно сказать спасибо бабкиным мазям на травках. Хотя нет, спасибо говорить не хотелось.
– Ты такая красивая, моя нареченная.
Она вздрагивает. Тень прошлого ужаса снова накрывает сознание. Она поднимает голову в попытке рассмотреть хоть что-то, но видит только непроглядную темноту.
Небо уже светлело по краю. Зарема заплатила за бензин и вырулила от колонки на свободную площадку у выезда.
Когда Катя подошла к машине, Марьям застенчиво спросила:
– Сестра, ты не хочешь вперед сесть? Я бы тогда полежала еще…
– Марьям, – одернула ее мать, но Катя кивнула и залезла на переднее сиденье. Почему бы и нет?
Тогучин быстро остался позади, и под колеса легло гладкое полотно трассы. Они ехали назад той же дорогой, которой вчера утром Крыса везла Катю в Лебяжье. Марьям уснула на заднем сиденье, Зарема вела машину молча и очень быстро, как будто боялась куда-то опоздать. Катя бездумно смотрела вперед, на бесконечную черную ленту дороги, зажатую между белых полей.
Холодные пальцы гладят ее разгоряченный лоб, перебирают волосы. Сено колет бока и спину сквозь ткань, непривычный запах щекочет нос, она чихает – и кожу на виске царапает что-то острое.
– Что это?! – Голос срывается на писк, рука беспорядочно шарит у лица, и на ее кисть ложится другая, очень холодная. Узкая, легкая ладонь, длинные жесткие пальцы, выпуклые суставы – и острые загнутые когти на концах.
– Катя, хочешь позвонить маме? – Мягкая ладонь легла ей на плечо, заставляя вздрогнуть и открыть глаза. Машина стояла на светофоре. Зарема усталым, уже знакомым жестом убрала со лба выбившиеся из прически волосы.
– Маме? Ну… – Катя замялась. – Нет, наверное.
– Не хочешь, чтобы волновалась. – Женщина понимающе кивнула. – Но ведь ты вчера не звонила – она, наверное, и так беспокоится.
Катя вздохнула. Стоит ли объяснять Зареме, что про ежедневные звонки она наврала, а мама сейчас вряд ли беспокоится о чем-то, кроме предстоящего Максу поступления?
– Я… я номера не помню, – выдавила она. – Она недавно сменила, он у меня только в телефоне и был…
– Телефон свой уже не найдешь, – вздохнула Зарема. – Светлана его где-нибудь в канаву выбросила, чтобы полиция не нашла.
– Ну… Заработаю, наверное, летом… Или матпомощь…
Катя вдруг с оглушительной ясностью поняла, что вот прямо сейчас ей некуда возвращаться. Ехать обратно в колледж, к Елене Алексеевне и Крысе, которая бросила ее телефон в канаву?
Знала ли директриса о планах своей бабки? Ох, вряд ли. Если бы знала, Крыса не стала бы прятать ее в машине. Господи, что ей стоило тогда просто высунуться, поздороваться, и все пошло бы иначе… И тогда Марьям не спала бы сейчас на заднем сиденье, а лежала бы на соломе в черном доме, тихая и холодная?
– Ты… ты не человек?
– Я дух, человек и птица. Разве ты не знаешь меня?
– Нет! Откуда мне знать, я ведь не отсюда!
– В других местах есть другие.
– У нас нету. – Она решительно мотает головой, и ухо щекочет что-то мягкое – то ли мех, то ли… перья? – У нас не отдают людей на съедение чудовищам!
Катю дернуло вперед на ремне: минивэн резко затормозил, проскользив по обледенелой
