Река – костяные берега - Полина Луговцова
— Выходи, Щукин!
— Пора ответить за душегубство!
— Как таких злодеев еще земля терпит!
— Наказать его!
В глубине двора щукинского дома слышался треск ломающейся древесины. Борис протиснулся сквозь толпу с криком «Злодей!» и «Наказать!», притворяясь, что разделяет общие настроения. Люди — в основном, старики и женщины — охотно расступались перед ним, подзадоривая:
— Давай, помоги душегуба на свет божий выволочь!
— В сарай забился, гаденыш! Хватай его!
На крыльце дома, завернувшись в пестрый платок с кистями, стояла трясущаяся в рыданиях Нина и с ужасом смотрела, как сельские мужики выламывают дверь сарая. Несколько досок, ощетинившихся остриями гвоздей, валялись на земле неподалеку. Внутри вздрагивающей от ударов постройки истошно взвизгивал перепуганный Щукин.
— За что они его? — спросил Борис, останавливаясь у крыльца рядом с хозяйкой.
Нина вздрогнула, глянула на него изучающе и, узнав, пробормотала:
— Двузубова всех науськала. Мало ей, что он в обличье крысы мается, так теперь она хочет, чтобы люди его человеческое тело растерзали, и тогда уж возвращаться душе его некуда будет. Погиб мой Щукин!
— Что он ей сделал?
— В том-то и дело, что ничего. Но старуха считает, что он ее на болоте утопить хотел. Вот и натравила народ, требует, чтобы расправились с ним. И все ей повинуются, будто царице какой!
Треск, доносящийся от сарая, усилился, и, повернувшись, Борис увидел, как дощатая стена вместе с дверью отделяется от основной конструкции и летит на штурмующих ее мужиков. Те едва успели прикрыть головы руками, перед тем как длинные доски веером посыпались на них, нанося удары и сбивая с ног. Обнажилось нутро сарая, заполненное сеном и кучами какого-то хлама. Из-за одной из куч выскочил Щукин, постоял секунду, дико вращая глазами и упираясь в пол всеми конечностями, а потом, также на четвереньках, бросился наружу и пробежал прямо по груде досок, под которой барахтались матерящиеся мужики. С проворством таракана он быстро пересек пространство между развалинами сарая и крыльцом дома, промчался мимо Нины и Бориса и юркнул за угол в тот самый миг, когда его преследователи выбрались из-под завала и бросились в погоню.
— Он к соседу перелез! Давай за ним! — донеслось из дальнего угла щукинского огорода, а затем послышались удары ног о забор: мужики перелезали через ограждение.
Толпа бурлящим потоком хлынула в сторону соседнего дома, боясь пропустить поимку «злодея», но вдруг волной откатилась назад, будто встретив на пути препятствие. Гомон мгновенно стих, и Борис услышал голос Звонаря, гулко прозвучавший в напряженной тишине:
— По какому делу сход?
— Щукина ловим! — ответил кто-то, но не с праведным гневом в голосе, как раньше, а как будто оправдываясь. — Преступник он.
— Во-он чего… — протрубил Звонарь густым басом. — Казнить собрались, что ли? В сарае-то запертый, он, что, кому-то угрожал?
— Полицию теперь не вызовешь, река вокруг, да и связи нет, поэтому сами должны наказать, не то порядка не будет! — пояснил тот же голос извиняющимся тоном.
— А Щукин сознался? Или свидетели есть? — спросил Звонарь со строгостью школьного директора. — Кто расследование проводил?
— Тут и расследовать нечего, все и так ясно. Все ж знают, что Щукин на Евдокию Павловну кидался, всем селом видели! — возразил гнусавый женский голос.
Борис вышел на улицу. Могучая фигура Звонаря возвышалась над присмиревшими односельчанами, почтительно расступившимися вокруг. Все взгляды словно приросли к его покрытому седой щетиной лицу, перекошенному от какого-то сильного чувства, которому Борис не мог подобрать названия: не злость, не раздражение, а что-то едкое, вроде глубокого разочарования. «Раскаяние? Отчаяние?» — перебирая в уме подходящие слова, Борис подумал, что, пожалуй, впервые в жизни наблюдает такое сложное сочетание необъяснимых эмоций. От вида искаженного лица Звонаря в груди у него защемило.
Позади Звонаря распахнулась калитка соседнего дома, выпуская толпу раскрасневшихся, расхристанных мужиков, волокущих под руки пойманного Щукина. Рот беглеца был перемотан грязным лоскутом — судя по манжету с пуговицей на одном из связанных концов, рукавом чьей-то рубахи.
— Изловили-таки! — пронеслось в толпе.
Звонарь медленно обернулся и сдавленно, будто задыхаясь, выдавил:
— Отпустите… его… немедленно!
— Ты что, дядь Юр? — удивленно вскинулся один из конвоиров. — Мы его еле поймали! Носится, как бешеный! Искусал всех! — Он повернул голую руку, демонстрируя кровоточащие царапины и множество глубоких синих отметин от зубов на коже. С его плеча свисали обрывки ткани, оставшиеся от вырванного с корнем рукава.
— Не топил он ведьму! — проревел Звонарь. Казалось, рев исходил не из горла, а из глубин его могучей груди, и даже после того, как в воздухе смолк последний звук, внутри у него что-то еще гудело, похожее на стон.
Мужики остановились в нерешительности, продолжая удерживать хрипящего Щукина, мотающего головой из стороны в сторону и тыкающегося в их плечи завязанным ртом, — похоже, он не оставлял надежды покусать их.
— Щукин не топил ведьму, — повторил Звонарь уже без надрыва, даже со смирением, и, обведя трагическим взглядом стоящих вокруг односельчан, добавил: — Это сделал я.
Стало совсем тихо. Даже Щукин, почуяв своим крысиным нутром всеобщее потрясение, потерял интерес к конвоирам, поднял голову и принюхался.
Борис, затаив дыхание, ждал, что кудыкинцы вот-вот оправятся от шока и бросятся на Звонаря всем скопом, поволокут куда-то, как Щукина, может, даже поколотят, но время шло, а люди стояли, застыв в безмолвии со скорбным видом, как в поминальный день на кладбище. Первым не выдержал дряхлый старичок с тросточкой, согнутый, как вопросительный знак. Он ничего не сказал, только громко плюнул в сторону, развернулся и, шаркая, заковылял прочь. За ним последовала полнотелая женщина в зеленом пальто, потом от толпы, также молча, отделилось еще несколько человек, и длинной вереницей потянулись все остальные. Люди уходили. Даже мужики, с таким трудом изловившие Щукина, отпустили пленника, и тот, упав на четвереньки, побежал в сторону соседской калитки, за которой исчез через мгновение.
Вскоре улица опустела. Звонарь с потерянным видом смотрел на уходящих до тех пор, пока последний человек не скрылся из виду, и только тогда заметил Бориса, все еще стоящего перед ним.
— Идем в хату, — сказал он как ни в чем не бывало и направился к своему дому, сунув руки в карманы и ссутулившись.
Пока снимали обувь в сенях, Звонарь проворчал:
— Думал — признаюсь, и отправят меня, наконец, к червям и чертям, а они…
Борис промолчал, не зная,
