Лариса Романовская - Московские Сторожевые

Второй раз за окном бухнуло куда гуще, совсем рядом с домом. Стекла из рам не посыпались — ну и на том спасибо. Но обстановка звенела капитально, от хрустальных подвесок на люстре до обтерханных игрушек на фикусе.

Цирля прижала уши, спикировала со спинки кресла и, волоча по паркету наспех сложенные крылья, шмыгнула под буфет — как в бомбоубежище забилась.

Тут опять вой раздался. Сейчас снова бабахнет. Судя по звуку — не совсем под боком, скорее уж на пустыре или даже на больничной территории. Но слышно было хорошо: в этом грохоте захлебнулось даже завывание неотложки. Кому праздник, а кому и…

— Четырнадцать минут, — очень спокойно отметил Старый, поднялся со скрипучего дивана, прихватил свой мобильный аппарат и ушагал в коридор. К вывертам новомодного телефона Савва Севастьянович привыкнуть не мог, а потому номер Таньки-Грозы набирал, косясь в залистанную записную книжку. А толку? Гроза молчала.

И без того сегодня день… Его даже сложным назвать не хочется, чтобы не сглазить раньше времени, так еще и тут накладка.

Это у нас теперь нововведение такое из-за беспокойной жизни: во время обхода (даже дневного!!!) каждые десять минут нашим отзванивать. Либо Старому, либо кому из соседей. Строго по цепочке: чтобы можно было в нехорошей ситуации на помощь прийти. Мне вот, при ночной работе, надо Петруху в известность ставить: он в Мытищах живет, машину водит. Ночью и по пустой трассе за четверть часа до меня доедет, если вдруг…

А Танька-Гроза сюда отзванивала. То есть должна была отзвонить четыре минуты назад. «Вижу тело в сугробе, то ли пьяный, то ли спящий, сейчас ближайших мирских на помощь позову». И с концами. Хорошо, если там взаправду помощь этому телу нужна, а не Грозе! Месторасположение свое Танька обозначила четко, мы сразу по адресу сориентировались: у нас тут карта Москвы есть, хорошая такая. Не на всю стену, а в Гунечкином складном компьютере, который даже меньше ноутбука, прям шпионская игрушка. Вот Старый сейчас еще раз отзвонит и, если Танька не ответит, ей на помощь поедет. А мы вот с Гунечкой здесь… Как дежурные в штабе, честное слово.

Давно у Саввы Севастьяновича жилплощадь в таких целях не использовалась. С сорок седьмого года, кажется, когда у него на Большой Бронной комната в коммуналке была. В ней тогда ускоренные курсы для Спутников проводили, перекидывали Отладчиков и Сторожевых на самый срочный фронт работ. Наши ведьмовские мужчины как раз демобилизовывались…

Но сегодня все куда сложнее, чем шестьдесят с гаком лет назад. Тогда война у мирских только закончилась, а сейчас у нас начинается… не пойми что. В общем, Старый со Спицыным связался, на сегодняшний вечер переговоры назначил. Не только с ним одним, как я понимаю.

Потому что на встречу с одним выросшим Веней Савва Севастьянович бы без сопровождения пошел. Ну, может, меня бы прихватил… примерно как штабного переводчика. Из меня специалист по венечкам спицыным не ахти, но другого не имеется. Это все шуточки, а ситуация-то серьезная. Сколько там с Веней его, pardonnez-moi, коллег — можно лишь предполагать.

С нашей стороны четверо официально будут: Старый, само собой, я, Зинаида — потому как она при исполнении, прикроет в случае чего, и Афанасий. Он из наших самый натасканный: нынешнюю работу клубным вышибалой и столько лет в охранке просто так в карман не положишь. Наша четверка — это те, кого Старый засветить решил. А на подстраховке, вроде как в засаде, Жека и тоже кто-то из мужчин. Может, Матвей, может, Петруха, а может, и Семен. Не знаю, там с этим очень непонятно. И — вот странно, сама удивляюсь — мне как-то неинтересно…

Это нелады: если мне почти без разницы, кто меня страховать будет, любимый мужчина или просто один из давних знакомых, то плохо дело. Значит, я ситуации боюсь. И страх перекрывает остальные переживания, я в нем — как оглохший в тишине. Надо с этим что-то делать, себя от предстоящего отвлечь, Гуньке, что ли, помочь с его игрушками?

Не уверена, что сработает: у меня со вчерашнего вечера, как Старый отзвонил и про свои прожекты рассказал, все из рук валится. Клаксону сегодня глинтвейн варила — так два раза кастрюлю роняла, а на третий раз весь напиток перекипел и свернулся. Пришлось заново начинать… Как на меня в магазине смотрели — лучше не скажу. Ну а что? Кастрюля большая, пять литров. Клаксошке этого дня на три точно хватит, а потом к нему Гуня приедет, он пообещал присмотреть. Ну если что…

Тут мне как-то совсем нехорошо стало. Словно мой страх — это что-то вроде тошноты. Все тянется, тянется, а прекратить его сложно. Если только в ванной комнате не укрыться на пару минут. Помогает.

Я поднялась из кресла: тоже неловко, будто руки и ноги то ли замерзли сильно, то ли затекли. В общем и целом, мое рабочее состояние сейчас — где-то на пятерку по двенадцатибалльной шкале. Безобразие.

Ванная комната у Старого всегда казалась теплой. Из-за кафельной плитки: она белая в синий узор, как изразцы на печке-голландке. Даже выложено похоже. И картинки все знакомые с детства: маяки, ветряные мельницы, лодки под пузатыми парусами, меланхоличные ослики в соломенных шляпах и фигурки крестьян в тупоносых башмаках. Прорисовано все до последней детали, до складок на платье у пейзанки, до травинок у подножия ветряка… К такой плитке ладонь приложишь, так сразу тепло померещится.

А сейчас — нет, ничего подобного. Будто это не кафель в теплом помещении, а ячейки в стенке кладбищенского колумбария. Ох, ну и мысли.

Я присела на бортик ванны, глаза зажмурила, головой как следует потрясла. Потом воду отладила, ладони под тепло поставила, размяла пальцы. Заодно на зеркальную себя полюбовалась. Волосы вполне пристойно выглядят, хоть и стрижка какая-то почти военная (ну что с Жеки взять, она только по мужским куафюрам специализируется). Зато глаза живые. Сощуренные, настороженные, но внимательные, губы, конечно, слишком жесткие, да и косметики никакой не имеется, но это специально: чтобы не отвлекало от дела, а то вдруг размажется что-нибудь не вовремя, помешает.

Так, сейчас улыбнуться попробую. Себе. Той улыбкой, что мирских успокаивает, все дурное из них гонит. Не так давно я что-то подобное делала, хорошо вышло. Жаль только, что во сне, а не наяву. Снилось же недавно рабочее: про девочку-дошколенку и ее перекошенную от жизни мать. Там как раз такая улыбка и сработала.

Мне, правда, кажется, что это не столько сон был, сколько воспоминание о последней жизни, той, где я Лика Степановна. Ну, может, и так. Я ведь все свои рабочие моменты наизусть не воспроизведу, это как все разговоры, прошедшие за одну мирскую жизнь, перечислить. А девочка славная была, кстати. Сколько ей сейчас примерно исполнилось? Лет восемнадцать? Красивая должна была вырасти. Может, попробовать поискать? Москва — город маленький. Особенно для крылаток и морских мышиков. У первых память прекрасная, у вторых нюх отличный. Вот сладим сегодня разговор, так я Клаксончика на задание отправлю, он у меня умница, чисто сработает.