Стивен Кинг - Бессонница

Рваный «воздушный шарик», поднимающийся вверх от ее макушки, был лилово-черным — цвета гноящейся раны. Когда она открыла рот, чтобы издать новый крик, неприятно мерцающая субстанция вылетела из ее губ липкими струйками, которые исчезли почти в тот самый момент, как его глаза зафиксировали их существование.

Я спасу тебя, Кэрол! — закричал он, рухнул на колени и начал рыть песок вокруг нее, как собака, откапывающая кость… И стоило этой мысли прийти ему в голову, как он обнаружил, что собака Розали, утренняя мусорщица с Харрис-авеню, утомленно уселась за его орущей женой, словно его мысль вызвала сюда собаку. Он видел, что Розали тоже была окружена грязно-черной аурой. Между ее передними лапами лежала утерянная Биллом Макговерном панама. Выглядела панама так, словно собака успела как следует и с удовольствием изжевать ее, с тех пор как та оказалась в ее распоряжении.

Так вот куда девалась эта чертова шляпа, подумал Ральф, потом снова повернулся к Кэролайн и начал копать еще быстрее. Пока ему удалось отрыть всего лишь одно плечо.

«Не думай ты обо мне, — заорала на него Кэролайн. — Я уже мертва, ты что, не помнишь? Смотри за следами белых людей, Ральф! Бе…»

Волна, прозрачно-зеленая в глубине и с белыми гребешками пены сверху, грохнулась меньше чем в десяти футах от пляжа. Она побежала вверх по песку к ним, обдав яйца Ральфа холодными брызгами и тут же накрыв голову Кэролайн клочьями перемешанной с песком пены. Когда волна откатилась, Ральф сам издал полный ужаса вопль прямо в равнодушное голубое небо. Откатившаяся волна за секунды сделала то, на что у сеансов облучения ушел почти месяц, — смыла волосы Кэролайн, оставив ее совсем лысой. И макушка ее головы начала вспухать в том месте, к которому был прикреплен черный «воздушный шарик».

«Кэролайн, нет!» — закричал он и принялся рыть еще быстрее. Песок стал сырым и неприятно тяжелым.

«Не обращай внимания, — сказала она. Серо-черные клубы вылетали из ее рта с каждым словом, как грязный дым из фабричной трубы. — Это опухоль, и она неоперабельная, так что не теряй ни секунды сна на эту часть представления. Какого черта, путь обратно в Райский Сад неблизок, так что не надо стонать по мелочам, верно? Но ты должен не спускать глаз с тех следов…» «Кэролайн, я не понимаю, о чем ты говоришь!» Накатила следующая волна, обдав Ральфа до пояса и снова скрыв Кэролайн. Когда волна убралась, опухоль на макушке начала трескаться и раскрываться. «Скоро поймешь», — ответила Кэролайн, и тут опухоль на ее макушке лопнула со звуком молотка, ударившего по куску мяса. Струя крови вылетела в чистый, пахнущий солью воздух, и цепочка черных жуков размером с тараканов потянулась оттуда. Ральф в жизни не видел ничего похожего на них — даже во сне, — и они вызвали у него почти истерическую ненависть. Он бы сбежал, забыв про Кэролайн, но застыл как замороженный, слишком изумленный, чтобы шевельнуть хоть пальцем, не говоря уже о том, чтобы встать и броситься прочь.

Несколько черных жуков вбежало обратно в Кэролайн через ее раскрывшийся в крике рот, но большинство торопливо спускалось по щеке и плечу на мокрый песок. Пока они двигались, их обвиняющие, враждебные глазки ни на секунду не отрывались от Ральфа.

Во всем этом виноват ты, казалось, говорили эти глазки. Ты мог спасти ее, Ральф, и будь на твоем месте кто-то покрепче, он бы спас ее.

«Кэролайн!» — закричал он, протянул к ней руки, а потом отдернул их, испугавшись черных жуков, продолжавших выплескиваться из ее головы. За ней в своем собственном мешке темноты сидела Розали, мрачно поглядывая на него и держа потерянную chapeau[39] Макговерна в зубах.

Один глаз Кэролайн выскочил и лежал на мокром песке, как сгусток желе из голубики. Жуки выплескивались из пустой теперь глазницы.

«Кэролайн! — кричал он. — Кэролайн! Кэролайн! Кэр…»

— …олайн! Кэролайн! Кэр…

Вдруг, в тот самый момент, когда Ральф понял, что сон закончился, он стал падать. Он почти не заметил этого, пока не брякнулся на пол в спальне. Ему удалось смягчить падение вытянутой рукой, что, вероятно, спасло его от поганого удара головой, но вызвало всплеск боли под пластырем и повязкой на левом боку. Но по меньшей мере одно мгновение он почти не замечал боли, а испытывал лишь страх, отвращение, жуткую ноющую печаль и… сильнее всего переполнявшее его чувство благодарности. Дурной сон — без всяких сомнений, самый дурной сон из всех, что когда-либо ему снились, — закончился, и он снова очутился в мире реальных предметов.

Он задрал расстегнувшуюся пижамную куртку, проверил, не течет ли кровь из-под повязки, убедился, что нет, и сел. Одно это движение, казалось, истощило его; мысль о том, что нужно встать, хотя бы лишь затем, чтобы снова улечься в постель, на данный момент казалась просто невыполнимой. Может быть, когда его бешено колотящееся сердце хоть немного успокоится…

«Можно ли умереть от дурных снов?» — спросил он себя и услыхал в ответ голос Джо Уайзера: «Еще как можно, Ральф, хотя медицинские эксперты обычно заканчивают записью самоубийство в графе причины, вызвавшей смерть».

Ральф сидел на полу, обнимая колени правой рукой и дрожа после ночного кошмара. Он не сомневался в том, что некоторые сны обладают достаточной силой, чтобы убить. Подробности сновидения теперь тускнели, но он все еще прекрасно помнил финал: тот хлопок, словно молоток ударил по толстому куску говядины, и отвратительный рой жуков, выползающий из головы Кэролайн. Жирные они были… Жирные и живые, да и почему бы нет? Они же жрали мозг его мертвой жены.

Ральф издал тихий плачущий стон и вытер лицо левой рукой, вызвав еще один всплеск боли под повязкой. Его ладонь стала скользкой от пота.

Что там она говорила — за чем ему нужно следить? За словами белых людей? Нет — следами, а не словами. Следами белых людей, что бы это ни значило. Говорила она что-нибудь еще? Может, да, а может, и нет. Он точно не помнит, ну и что с того? Ради Бога, это же был сон, просто сон, а за пределами фантастического мира, описываемого в бульварных газетенках, сны ничего не означают и ничего не доказывают. Когда человек засыпает, его мозг, по-видимому, превращается во что-то вроде старьевщика, шныряющего по барахолке кратковременных и по большей части бесполезных воспоминаний в поисках отнюдь не ценных или хотя бы полезных предметов, а лишь тех, которые все еще яркие и блестящие. Их-то он и складывает в причудливые коллажи, которые нередко получаются впечатляющими, но смысла, как правило, несут в себе ровно столько, сколько его имеет болтовня Натали Дипно. Возникла собака Розали, даже утерянная панама Билла Макговерна появилась на сцене, но все это не означает ровным счетом ничего… Только завтра вечером он не станет принимать болеутоляющую таблетку из тех, что дал ему фельдшер со «скорой», даже если почувствует, что его рука вот-вот оторвется. Та, что он принял во время вечернего выпуска новостей, не только не помогла ему заснуть, как он надеялся и наполовину верил; она, вероятно, сыграла свою роль, отчасти спровоцировав ночной кошмар.